Одним словом, из заточения Марисса вышла со страстным желанием – стать такой же как Эрда: смелой и неунывающей воительницей.
Аниза чуть не упала в обморок, услышав о желании племянницы, но шрам на руке еще не совсем побледнел, и спустя луну девочка покинула надоевшую храмовую школу, и была отдана в обучение в ту самую полусотню, к той же самой Эрде.
Спустя два года ей вручили первый меч, и зачислили в стражу.
Не сказать, что новая жизнь ее разочаровала, но она почти сразу убедилась, что приключений и красивых мужчин в этой жизни куда меньше чем хотелось бы.
Зато много бесконечных многочасовых караулов, брани старших начальниц, мытья полов в кордегардии, и грубых заигрываний со стороны жрецов-мужчин.
(Не зря же в древности служителей Великой Матери лишали эээ «подвесок девичьей радости»: пусть не отвлекаются от благочестивых мыслей.)
…Когда ей стукнуло семнадцать, она зазвала к себе в келью храмового привратника Врайна – симпатичного и доброго, хотя и глуповатого парня, способного поднять одной рукой любую из девушек в полном вооружении.
И сообщила, указав на большой кувшин крепкого вина, заранее ею заготовленный, что когда она напьется этого вина и уснет, он может располагать ее телом как ему вздумается. Но чтобы к моменту, когда она очнется, его тут не было.
Проснулась она наутро, с дикой головной болью, и рядом с похрапывающим Врайном. И что огорчило ее больше всего: по-прежнему девственницей. Как выяснилось, ее «избранник», оробев от такой решительности, решил принять немного для храбрости, затем еще, затем вошел во вкус, и в итоге не выполнил порученного ему дела.
Девственности она лишилась лишь полгода спустя, проиграв ее в самом прямом смысле в кости на одном из захолустных постоялых дворов…
А до того пережила нахлынувший ужас и осознание содеянного, стоя над еще теплым телом первого убитого ей человека – грабителя, что размахивая дубиной пытался отнять у обитательниц провинциального бедного храма священные серебряные подсвечники –единственное ценное, что там было.
Но она стиснула зубы и решила не отступать –ибо отступить, значило обессмыслить не только свою жизнь, но и эту смерть.
Потом было много чего –путешествия по Кильдаргу и за его пределами, уход из стражи, Феанна, и возвращение, найденные теткой и отвергнутые Мариссой женихи...
И вновь она странствовала по храмовым делам, проливала свою и чужую кровь, до седьмого пота гоняла молодых стражниц… И иногда лишь, мучительное ощущение когда-то –неизвестно когда совершенной ей ошибки мучительно подступало к сердцу…
***
Когда Торнан проснулся, уже было утро.
Мариссы не было рядом, и когда она ушла, он не почуял. Смутно он догадывался, что сегодняшняя ночь уже не повториться, и честно говоря даже не знал –хорошо это или плохо.
После того, как они поели и собрались, уже выводя коней, Чикко украдкой подошел к нему, и подобострастно заглядывая в глаза, полушепотом истово признался.
–Завидую!! Год жизни бы отдал, чтобы на твоем месте оказаться!
Только вот … Марисса то от тебя вышла с красными глазами. Ну если уж ты ее не развеселил, то не знаю уж –чего ей надо? Разве что быка племенного!
По этому поводу Торнан мог бы немало сказать Чикко, но сердиться на него было невозможно. Может, он и впитал логрийскую цивилизацию, но в том, что касается женщин, и в самом деле остался дикарем с забытых богами и демонами островов.
ПРЕДЗНАМЕНОВАНИЯ
Геркоссия. Ламнос.
Двое старцев в недоумении взирали друг на друга.
–Как такое возможно? – спросил один из них: украшенный длинной седой бородой, в ветхом зеленом балахоне. Я пятьдесят лет занимаюсь тайными искусствами, но ничего подобного не видел.
Они внимательно изучали лежащий на столе шар горного хрусталя, добытый из древнего толлантийского могильника, ценой трех жизней гробокопателей.
–Нет, это просто безумие! –произнес один из них.
В этот момент в дверь кто-то поскребся. Как кошка вернувшаяся с ночной охоты, или озябшая собака, просящаяся в дом. Нет, пожалуй, когти у того, кто царапал дверь, были побольше кошачьих, и даже собачьих. Пламя свечи заколебалось, словно от чьего-то дыхания, и потускнело. Старики испуганно замерли. Когти уже не скреблись – скрежетали, полязгивая о железо петель. Затем кто-то ударил в дверь лапой, и та –сколоченная на совесть из дубовых досок, и сбитая кованными гвоздями в палец толщиной, жалобно заскрипела, затряслась. Повеяло затхлостью подземелья и мускусным душком, характерным для крупных хищников.
