ровно перед чарой крепкого питья.
— На дороге подобрала. В живот ранен. Говорит, война началась. Может врёт, может бредит, но как оно там — твоя, забота, князь. По мне, так лучше мелкую царапку зельем залить, чем потом от дурости распухнет.
— В терем, — Отвада коротко кивнул на повозку, уже было повернулся и сам, да помедлил. — Замуж вышла?
— Я? — такого Вишеня ожидала меньше всего, аж слова растеряла. Чуть наземь не села — платье по снегу едва не распузырила.
— Ну не я же.
— Нет. Пока нет, — скривила губы, спрятала глаза. Ничего себе память!
— Не жди. Женатый он.
— Да знаю.
— Если знаешь, чего ждёшь?
Мгновение или два гончаровна ошалело глотала воздух широко раскрытым ртом, а широко раскрытыми глазами подъедала картинку с князем около повозки.
— Вроде и язык у меня подвешен, но ты, князь, спросил, как в лоб кувалдой — все слова растеряла.
— Ты растеряла, да я подскажу. В этом году должна выйти. Договорились?
— Наверное, дерзка я больно, но… тебе своих забот не хватает?
Отвада хмыкнул, пальцем поманил «подойди ближе», и как та сдала ближе, шепнул что-то. Гончаровна немедленно зарделась таким румянцем, аж ворот на себе потянула — жарко стало.
— Ну князь… в краску бросил.
— Жаль, если никто не распробует.
Всё. Ушли и князь, и воевода. А ты стой, как дура. Хотя, приятно, конечно…
Полста конных неспешной рысью прошли вброд Журчайку, взлетели на пологий холм и подковами связали воедино два разнобережных обрывка тропы. Тишком да молчком ехали до тех пор, пока около полудня не вернулся дозорный, не кивнул себе за спину, и не показал руками «ещё чуть-чуть». Отвада, переглянувшись со Стюженем, кивнул Сивому, ну-ка отъедем втроём.
— Скоро уже. Почти на месте, — Отвада кивнул вперёд.
— Так я-то тебе зачем? — усмехнулся Безрод. — С острова сдёрнул, в седло бросил, тащишь куда-то…
— В тебе всё дело, — справа низко громыхнул Стюжень.
— Сижу себе в глухомани, никого не трогаю.
— И того хватит, что землю топчешь, — старик подмигнул. — Стали бы считать, у кого на тебя зубок острее — со счёту сбились бы.
— Ты вот что, — князь помялся, отвёл глаза, — В след год Щёлка у тебя заберу, Неслухов, Рядяшу, короче всех стариков. По заставам да землям воеводами рассую. Засиделись они с тобой. Взамен молодых дам.
— Гюста хоть оставишь?
— Этот вечно при тебе будет. Не ходят ещё корабли по лесам. Не сподобил Ратник.
— В ножки бы поклонился, да в седле сижу.
— Чего смурной такой? Не одичал у себя на Скалистом?
— Просто ветер идёт, — Безрод мрачно кивнул в торону полуночи. — Студёный.
— Ну ветер и ветер, — князь, пожав плечами, плюнул наземь. — Ветром больше, ветром меньше. Зима всё же. Что хочу сказать-то… Как приедем, ничему не удивляйся. То не просто один дурак с головой рассорился, там всё хуже, гораздо хуже.
— И тут я, как шлея кобыле под хвост, — усмехнулся Сивый.
— Откуда знаешь? — Отвада загнал брови на лоб, мало рот не раскрыл.
— Полсотни оружных с нами, не на посиделки едем. И в каждой бочке мёду Сивый — та ложка дёгтя.
— Ну, скажем, посиделки всё равно будут, уклад знаешь. А насчёт ложки дёгтя, не знаю, у Верны нужно спрашивать, — ворожец хитро подмигнул, — А вот боянам ты — истинно прапор. Издалека видно, как на ветру хлопаешь.
— Я?
Отвада и Стюжень разом кивнули.
— Не одному пройдохе совесть разбудил. Бывало и князьям глаза на жизнь раскрывал.
— Ничего не делаю, просто живу.
— Просто жить, оказывается, труднее всего, — князь и ворожец переглянулись, каждый кивнул чему-то своему.
— Дозор впереди, — подъехал Перегуж, показал на дорогу. — Заметили.
— Просто живи, — Отвада сорвал вороного с места, на мгновение раньше старого воеводы, и вдвоём они умчались в голову дружинного порядка.
— Здоров ли? — ворожец нахмурился, свёл брови вместе, посмотрел, будто насквозь продырявил, а Безрод едва не рассмеялся — ровно два седых пёсьих хвоста играют. — Трясёт как будто?
— Есть немного.
— Тебя? Трясёт? Я чего-то не знаю?
Безрод промолчал, бросил мимолётный взгляд в сторону, куда ускакали Отвада с Перегужем.
— Не знаешь. Я и сам не знаю.
— Вернёмся, у меня поживёшь. Поглядим на твою лихоманку.
Конный разъезд чужих выметнулся на дорогу из-за поворота, трое на рыс я х, мечи обнажены, готовы сей же миг развернуться в обратное и умчаться скорее ветра, погрози кто-нибудь мечом. Углядели Отваду, подле него старого воеводу, подъехали ближе, перебросились парой слов, успокоили коней. Один из дозорных свистнул, на открытое из-за деревьев выехали ещё трое. Безрод ухмыльнулся, интересно девки пляшут — встречи и разлуки, жизнь и смерть, горячее и холодное парой ходят, и там, где из-за поворота у кого-то на дорогу вторая половина отряда выметается, у кого-то первая в лесах исчезает. И свистеть не понадобилось, двадцать с лишком верховых по мановению руки Перегужа истаяли в лесной глухомани, едва дозорные доложили о разведчиках. Исчезли, ровно и не было их вовсе. Чужие дозорные не увидели.
— Я не знаю Косоворота близко, — задумчиво бросил Сивый. — Только и помню что взгляд из-под бровей, да нос шишкой. Словом ни разу не перекинулись.
— Самолюбив настолько же, насколько телесами здоров. Сидит в своём медвежьем углу, в Сторожище наезжает только на боярский совет, да по другим важным делам. Войну с оттнирами пересидел в своей глухомани, но окажись в то время в Сторожище с дружиной — ни человечка тебе не дал бы в застенки.
— Уверен, что мне нужно туда ехать? — Безрод усмехнулся.
— Уверен.
— А чего сразу не сказали, куда, зачем?
— А то не знаем тебя! — старик скривился. — «Не хочу», «не поеду»… Пришлось хитрить. Но ты князю очень нужен. Дадут боги, на месте всё сам поймёшь.
Перегуж повернулся к дружине, махнул рукой — едем дальше. Конный порядок, ровно гусеница, пришел в движение, голова уже уползла, середина только ногами перебирает.
Косоворотовы владения встали на крутом холме у реки, у самой излучины, да так хитро, что ни потоками половодными не зальёт, ни возьмёшь с наскоку. Отсюда рукой подать до полуденников, а этим палец в рот не клади, впрочем, весенняя половодная река во время ледохода ничуть не милосерднее налётчиков, так что и холм, и берег, и стена. За насыпной стеной высотой в два человеческих роста поднялся терем, и ведь широко разлёгся боярский двор — от стены до стены стрела враз не пролетит, подкормишь с тетивы на серединке, итого — два перестрела. В пределах стен — всё, что может понадобиться для жизни, приключится вдруг так, что враг запрёт, или река разбежится, да отрежет. Но ещё до того, как пришлые да жестокие споткнутся о запертые ворота и земляную насыпь, ход незваным гостям может закрыть сам хозяин.
— Во, гляди, — Стюжень мотнул головой вперед, — встал в воротах, ровно сторожевой. Кто без рублика, на порог не суйся.
Сивый молча кивнул. Стоит. Тяжеленные ворота из цельных брёвен раскатили на узенькую щёлку — как раз одному закрыть — и на пороге, мало не пустив корни, широко раздав ноги, утвердился лобастый пузан без единого волоса на голове. Все в бороду ушли. Руки скрестил на груди, набычился, глядит исподлобья, в щель воротную ветер порскает, треплет суконную верховку на волчьем подбое, полами играет.
— Здравствуй, Косоворот, — Отвада остановил коня в паре шагов от гостеприимца. — Принимай с дороги. Обнимай, да не слишком, лишь бы сбить пылишку.
— Заблудился?
Будто залез кто в бочку и «бу-бу-бу» оттуда. Голос низкий, тяжёлый, высоко не летит, по земле стелется, ровно дым.
— Мимо ехал, — князь спешился, подошёл, на ходу играя плечами и шеей. Затекли. — Дай, думаю, зайду. Давно не виделись, наезжаешь больно редко. Забыл, как выглядишь.
— Вспомнил?
Косоворот даже не шелохнулся, только усы да борода заходили. Мог бы, молча, кивком восвояси отправил, да велел ворота запереть. Одна только закавыка — не простой смертный на огонёк заскочил. Князь пожаловал. Всё едино пустишь, хоть бы и пришлось рубить корни, которыми у ворот в землю врылся. Так хоть хозяина
