и в повседневных погонах?
— Как водится.
— Эх ты, рыжая голова, переполоха наделал, лейтенанта Бовыко в полковники произвел!
16
К приходу лейтенанта Бовыко Трофимов успел проснуться! Пытаясь восстановить в памяти все предшествовавшее неожиданному сну, он никак не мог вспомнить, о чем он думал, засыпая, а вспомнить это ему казалось очень важным и нужным. Появление молодого офицера отвлекло его от бесплодных попыток.
Парадный вид Бовыко вызвал у Трофимова недоумение: «Зачем он вырядился в китель и, главное, нацепил эти погоны? Ведь знает же, что на фронте их носить не следует?..»
По это чувство ворчливого недовольства сразу же улетучилось, когда лейтенант Бовыко улыбнулся и заговорил. Уж очень молодо выглядел он. Перед юностью лейтенанта обвинение в фатовстве или глупости отпадало.
— Товарищ старший лейтенант, по поручению командира полка явился для передачи приказания и…
Стоя перед гостем, Трофимов размышлял: «Мальчик, совсем еще мальчик, и еще, кажется, славный мальчик».
И все время, пока лейтенант Бовыко говорил, Трофимов никак не мог отрешиться от этой мысли. А говорил Бовыко очень много и ужасно важно.
— Во-первых, мне поручено командованием ознакомить вас со сложившейся обстановкой…
— Пожалуйста, я вас слушаю.
Бовыко рассказывал то, что Трофимов сам уже знал от подполковника или товарищей — командиров подразделений, но все это звучало в устах лейтенанта по-новому, чрезвычайно таинственно и важно, потому что он особенно любовно и старательно напирал на специальные военные термины и уставные обороты речи. Так и мелькали? «Передний край обороны»… «пересеченная местность»… «исходный рубеж»… «огневые средства»… «накапливание сил». Говорил Бовыко очень приятным., мягким баском и, вопреки своей украинской фамилии, на певучем и окающем северном наречии.
«Какой ты славный мальчик!» — хотелось сказать Трофимову в то самое время, когда лейтенант отчеканил:
— По имеющимся в распоряжении нашей разведки материалам, следует считать достоверно установленным, что треугольник между отдельным деревом, развилкой грунтовой дороги и круглой высоткой заминирован…
Трофимов мог бы сообщить ему, что «данные, имеющиеся в распоряжении разведки», не что иное, как сведения, добытые Засухиным, который в течение нескольких суток следил за работой вражеских минеров.
Лейтенант Бовыко неожиданно оставил официальный тон и без всякого перехода заявил:
— Страшно вам завидую, товарищ старший лейтенант, ведь вы завтра наступать будете!
— Буду, — улыбнулся Трофимов.
— Какой вы счастливый! Вы уже имеете медаль «За отвагу», — наверное, вам приходилось ходить в атаку?
— Когда я командовал взводом.
— Это, конечно, очень важно, что вы имеете боевой опыт, — простодушно сказал Бовыко и при этом наморщил лоб.
Трофимову захотелось спросить, сколько ему лет, так захотелось, что он даже улыбнулся, но, боясь, что Бовыко обидится, переменил разговор:
— Товарищ лейтенант, вы, наверное, уроженец какой-нибудь приволжской области?
— Волгарь! — быстро отозвался Бовыко. — Я из Костромы. А почему вы узнали?
— Родным духом повеяло — вы говорите так.
— Я прирожденный волгарь…
Ровно через две минуты Трофимов уже знал, что лейтенант Бовыко два года назад окончил отличником десятилетку и к началу войны был первокурсником института речного транспорта и что в самом недалеком будущем он станет конструктором.
— Это же так интересно! — говорил он. — Вы и представить не можете, сколько перед нами, специалистами судостроения, стоит неразрешенных проблем.
«И ты собираешься разрешить их все сразу! — с ласковой иронией подумал Трофимов. — Что же, желаю тебе успеха».
— Но, конечно, нужно считаться с политическим положением страны, — продолжал лейтенант Бовыко. — Ведь сейчас страна крайне нуждается в офицерах, и я обязательно выполню свой долг… Дело в том, что военная служба — мое второе призвание. Как, по-вашему, старший лейтенант, у человека может быть два призвания?
Тут лейтенант Бовыко взглянул на часы и вскочил: стрелки показывали 0.10.
— Что же я делаю?! Ведь вам еще отдохнуть надо и вообще… А я нужен подполковнику!
Отменив уставной этикет, Трофимов крепко пожал руку Бовыко.
— Знаете, лейтенант, когда будем стоять на отдыхе, заходите запросто. Хорошо?
— Обязательно. Желаю успеха, товарищ Трофимов!
— И вам, товарищ Бовыко!
Но молодой лейтенант сразу не ушел. Его захватила новая мысль:
— Как, по-вашему, наш подполковник очень строгий?
— Нет, не очень…
— Бывают строже?
— Бывают… Но он хорошо разбирается в людях…
— Я тоже так думаю… Кстати, он очень вас хвалил. Я, конечно, не могу сказать всего, но мне кажется, что после завтрашней победы (ведь мы, конечно, завтра победим), вы получите какое-то новое назначение. Вот тогда увидите… Как бы я хотел командовать… пока хотя бы ротой… А на отдыхе я непременно зайду к вам.
17
Должно быть, Засухину в этот последний вечер перед боем хотелось о чем-то поговорить с Трофимовым. Когда стемнело, он два раза прошел мимо блиндажа командного пункта. Раз даже задержался и спросил телефониста:
— Старший лейтенант все еще занят?
— Занят. С лейтенантом разговаривает…
Засухин медленно прошел к солдатским блиндажам, где шли приглушенные степенные разговоры. Бойцы удивились, когда Засухин сел не поодаль, как обычно, а почти в центре их кружка. Соседи подвинулись, давая ему место. Но прерванный разговор не клеился, — не потому, что солдаты не хотели говорить при Засухине, просто при нем казалось неудобным говорить о мелочах. Понял это или не понял Засухин, но он спросил:
— Толковали о чем?
Ответил за всех Коптев:
— За сегодняшний день обо всем перетолковали, товарищ старший сержант. О семьях нынче беседуем…
— Самые боевые вопросы про баб решаем! — смешливо ввернул Евстигнеев.
На этот раз веселость Евстигнеева бойцам не понравилась.
— Один как перст, так тебе и легко смеяться. А тут большой вопрос получается… Коли интересуетесь, старший сержант, рассказать можно… Получилось так, что одному нашему товарищу жена писать редко стала: холодность от нее пошла. Ну, он рассердился, приревновал и написал ей письмо. И в том письме строгий приказ дал, чтобы она немедля патефон продала. Дело так получилось: перед самой войной купил он патефон, чтобы дома веселее было. Вот сейчас и требует от жены, чтобы она не веселилась. «А то, говорит, ты там фокстроты слушаешь, и может быть, с молодыми людьми танцуешь, а мне здесь кровь проливать приходится». Вот у нас и получился разговор: прав этот товарищ или неправ вовсе?
— Жене он, значит, не верит, — добавил Евстигнеев.
Вопрос о продаже патефона решался всеми серьезно: большинство полагало, что требование о его продаже было справедливо.
— Какое мнение у вас по этому вопросу будет? — обратился к Засухину Коптев!
Засухин обдумал и медленно выговорил:
— Патефон ни при чем… если на человека надежды нет — дело иное, а музыка и веселье — само собой. Пусть жена утешается…
— Зря, значит, он потребовал патефон продать?
— Зря.
Засухин как неожиданно присел к солдатскому кружку, так и поднялся.
