class="p1">от тебя, царя-отца.
Да и сам сынок при этом
был как царь по всем приметам:
крепкотел и златовлас,
с васильковым цветом глаз,
громогласен, нос картошкой
краткопалые ладошки.
А уж пил-то, а уж жрал!
Точно царь, лишь ростом мал.
И вот этого-то крошку
царь топить велел, как кошку.
Да уж Бог ему судья,
на дурных не гнéвлюсь я.
А вот те, кто клеветали
нынче глаз недосчитали.
Призадуматься б ему:
кто без глаз, и почему.
Все, пока! До встречи вскоре!
Пусть к вам добрым будет море!
***
Лежа на кушетке белой
между Белочкой и Стэллой
Дон Гвидон под нос гундосит:
— Грусть-тоска мне башню сносит,
хоть иди, лечись, к врачу:
видеть батюшку хочу.
Тихо, девочки, ни звука!
Есть секретнейшая штука,
только что из Тель-Авива,
телешмель — и вправду диво.
Чудо нано технологий,
кнопку жмеи — и он в дороге.
Вот он, пульт, экран на нем,
щас к Салтану попадем.
Взял царевич пульт прибора
И с него не сводит взора.
Видит он царя поддатым,
тот ругает стражу матом:
— Для каких вы, тля, затей,
напустили в дом чертей?
Ладно, правда, выпил малость,
может спьяну показалось…
Рядом тетки одноглазы
и царева мать, зараза.
Че-то шепчутся тишком,
прикрывая рот платком.
Рында стукнул об пол тростью,
и ползут на пузе гости.
Сразу видно — из Леванта
знатные негоцианты.
Крестит царь себе живот
и кричит: «Глядите! Вот!
Я вас, сукиных детей!
Кто опять пустил чертей?»
Тут купцы завыли: «Вах!
Ас-салям-алекум, шах!»
Царь смутился: «Чо, купчины?
Почему черны личины?
Ваалейкум ас-салям!
Всей прислуге- по соплям!
Где толмач, ипёна мать!
Как китайцев понимать?!»
Тут настарший из купцов
объяснил в конце концов:
— Мы Левант, а не Китай.
Мы ходи купи-продай
героин и анаша.
Были у Гвидон-паша.
Сильно он переживает
и тебе передавает:
Как мудрейший звездочет
сделай правильный расчет,
напряги свой мудрый ум:
как ты трахал свой ханум?
Сколько месяц пробежала,
как ханум твоя рожала?
Если будет девять лун –
То сынок от твой шалун.
Ты тогда большой балда,
зря топил его в вода.
А про негра с бородой
врал шайтан совсем худой,
необрезанный собака,
ты не верь ему, однако.
И ему, за лживый сказ
Джабраила вырвал глаз.
Пальцы царь перебирает.
Видно, месяцы считает.
Лоб в поту, усы в горсти:
тяжек счет до девяти!
Вот сочёл, вокруг глядит.
Видно, оченно сердит.
Взяв державу молотком
молвит злобным шепотком:
— Это кто ж, злодей отпетый,
мне про негра плел наветы?
Вашу маму так-растак!
Я же верил, как простак.
Лизоблюды! Интриганы!
Обвели, как мальчугана.
И кому здесь глаз подбил
сам Архангел Гавриил?
Как смогли вы исхитриться,
чтоб со свету сжить сестрицу?
И откуда вдруг указ
про секрет и про баркас?
Что вы, фляди, натворили?
Крепкую семью разбили!
Я же, как пришел с войны,
да остался без жены,
так живу холостяком
с постоянным стояком.
Чтоб забыть свою потерю,
трахал баб я, сил не меря.
Яйца, как голландский сыр
стер уже почти до дыр,
А на сердце словно гири.
Нету счастья в этом мире!
Раз преставилась жена,
то и мне теперь хана.
Тут царева мать, скотина,
по головке гладит сына:
— Ты не плакай, ну-ну-ну!
Мы найдем тебе жену.
Пусть одна пропала в море,
подберем другую вскоре.
Сколь ни существует свет –
баб незаменимых нет.
Вот идет молва правдива:
есть одна эстрадна дива,
ейный шлягер о любви
нынче хит на МTV
И толкут свет сурово:
Бритни Спирс пред ней — корова.
Три работы совмещает,
на тусовках зажигает,
микрофончик так берет,
что у статуй буй встает.
Сексуальна и стройна.
Вот была б тебе жена…
Одолела злоба внука.
Шепчет он: "Ну, бабка, сука!"
Разогнал шмеля как пулю
и — буяк об нос бабуле!
Тут экран совсем потух.
Дон Гвидон им об пол — бух!
Отказавшись от минета
Вышел вон из кабинета.
***
Вот Гвидон слегка рассейно
ходит-бродит у бассейна.
Глядь — по верху тихих вод
Лебедь белая плывет.
Грудью чуть волну колышет,
и от хлорки еле дышит.
Лапки белы, глазки алы –
Тетя Ася заипала.
— Здравствуй, дон Гвидон мой милый!
Ты как вышел из могилы.
Бродишь тих да бел, что мел,
зря, наверно, устриц ел.
Дон Гвидон ей отвечает:
— Слух пришедший огорчает:
слышал ноне я базар:
есть певица — Superstar,
сексуальная не в меру,
и поет не под фанеру,
да и выглядит неслабо.
Вот меня и давит жаба.
Да за эдакой девицей
я готов поволочиться
хоть за тридевять земель
чтоб завлечь ее в постель.
Бела Лебедь возражает:
— Так она же зажигает,
жизнь светскую ведет.
Что тебе перепадет?
Дон надул с обидой губы:
— Я ж не для себя — для клуба!
Пусть хоть раз в четыре дня
выступает у меня.
А уж я бы с ней поладил:
где б хотела — там и гладил,
и жила бы как в раю:
что захочет — я даю
И вздохнула Лебедь тяжко:
— Ты Гвидон, такой милашка!
Че ходить в ины края?
Та певица, — это я!
Тут она крылом махнула,
шею белу изогнула
и облив себя водой
стала девою младой.
Да такой, что кто лишь взглянет
и не хочет — сразу встанет.
Вся в пуховом неглиже
и с тату на круглой же.
Дон Гвидон, любуясь ею
поперхнулся: "Я буею!"
И вздохнула Лебедь снова:
— Коли так, то я готова!
Я же скромная девица,
но раз ты готов жениться
и по гроб меня любить,
я согласна, так и быть.
Возражает дон с улыбкой:
— Извини, но тут ошибка.
Так уж вышло не со зла –
ты меня не поняла.
Я влюблен, на сердце рана,
но жениться — просто рано.
Я готов, душа горит,
но маманя не велит.
Я же мальчик-скороспелка.
Крошка Стелла, ты иль Белка –
мне, в неполных десять лет,
трахнуть — да. Жениться — нет
Плачет Лебедь, горько ноет:
— Ты смеешься надо мною!
Для того ль я, как могла
честь девичью берегла?
Дон сказал: "Какого буя?
Хоть жениться не могу я,
в остальном, душа моя,
мне не жалко ни буя.
Ты — алмаз моей души,
лишь контрактик подпиши.
Буду тя лелеять, холить
и к концертам не неволить.
Не женюсь, но знаю я,
будем мы и так друзья.
Что касаемо постели,
то покамест не жалели
те, что были в ней со мной
