внушали доверия тонкие руки и застенчивый румянец на безбородом, почти юношеском лице.
– Ну что же, бой не ждет. Бывайте живы и здоровы, – заторопил их комбат. – А вам, Приходько, я доверил не простой пулемет. Наследство Савельева! Вся дивизия знает. Так что славу Савельева не уроните, не запачкайте.
Приходько молча откозырял, ни в чем не заверил комбата и не дал ему никаких обещаний.
Третьяков еще раз недружелюбно осмотрел сержанта, его ушанку с оторванным ухом и молча, не оборачиваясь, направился к выходу.
Третьяков шел не спеша, не забегал при близких разрывах под своды ворот, в подъезды домов. Он прошел с полквартала и обернулся.
Приходько послушно следовал за ним, ничем не обнаруживая страха. Был ли он в самом деле равнодушен к опасности или не хотел ударить лицом в грязь перед вторым номером?
«Подумаешь, герой! Что он, от осколков застраховался, гуляет? Тоже нашел себе парк культуры и отдыха! – все больше раздражался Третьяков. – Был бы хоть званием постарше. Такой же сержант! И что им приспичило? Четыре дня без Савельева воевал, ничем, слава богу, не проштрафился. И вдруг – пожалуйста! Ходи тут по самому пеклу взад-вперед. И главное, еще неизвестно, что это за птица такая. Может, мы пустой билетик вытянули? Я ведь тоже, слава богу, не первый день за пулеметом. Рядом с Савельевым сколько пролежал…»
Третьяков шмыгнул в ворота углового зеленого дома. Пулемет стоял в кондитерской, уставив ствол прямо в разбитую зеркальную витрину. Когда не вели огня и запах пороха и горелого масла не заглушал все остальные, в кондитерской вкусно пахло ванилью, тмином и еще чем-то соблазнительно-аппетитным…
Третьяков представил командиру подносчиков расчета Горбаня и Кривоносова.
– Первый подносчик савельевского расчета рядовой Горбань! – торжественно и громогласно объявил Третьяков. – Был ранен вместе с Савельевым Тимофеем Васильевичем. Остался в строю. А вот второй подносчик савельевского расчета, рядовой Кривоносов.
Кривоносов смотрел на нового командира с благодушным любопытством, Горбань – недоверчиво, выжидательно.
Приходько был доволен тем, что попал в знаменитый расчет. Но в том, как Третьяков представлял ему товарищей, как подчеркивал их близость к Савельеву и как охотно произносил эту фамилию, Приходько почувствовал желание уязвить его.
«Лучше бы мне воевать в другом расчете!» – с горечью подумал Приходько, но не подал виду, что обижен.
Он поздоровался с подносчиками и спросил про обстановку.
Из окна кондитерской хорошо просматривалась улица, уходящая к площади с кирхой. Бой перекинулся в район площади, и пулеметчикам пришло время менять огневую позицию.
Приходько тотчас ушел вперед, а расчет с «максимом» двинулся следом по тротуару. На ступеньках подъездов лежал нетронутый снег, будто дома были давно необитаемы.
Третьяков поджидал с расчетом под сводом ворот крайнего дома, выходящего фасадом на площадь. Площадь была в наших руках, но с кирхи еще строчил вражеский пулемет.
Вскоре Приходько вернулся, взял две гранаты и, не вдаваясь в объяснения, принялся надевать на себя неизвестно где добытый белый халат. Он туго подпоясался, подвесил гранаты и сказал просто:
– Ну, я пойду вместе с разведчиками повоюю.
– Может, и мне податься? – предложил Третьяков.
– Я один.
Командир взвода разведчиков одобрил план Приходько. Под прикрытием дымовой завесы надо было добраться до паперти, ворваться в кирху и блокировать фашистских пулеметчиков на колокольне.
Приходько долго не возвращался, и Третьяков начал по-настоящему беспокоиться, хотя и притворялся рассерженным:
– Что же он там думает? Весь день будем загорать в этих воротах?
Когда Приходько вернулся, халат его был в грязно-рыжих пятнах, ушанка стала оранжевой от кирпичной пыли, лицо – в подтеках от грязного пота.
– Можно двигаться, – сказал Приходько, не вдаваясь в подробности.
Третьяков сгорал от любопытства, но решил ни о чем не расспрашивать.
Горбань напялил на Приходько каску поверх порыжевшей ушанки.
– Савельева, Тимофея Васильевича, головной убор, – пояснил Горбань.
Приходько опустил каску ниже на глаза и зашагал вперед. Расчет благополучно добрался до кирхи, около которой, чуть ли не на самой паперти, стояла будка телефона-автомата. Высокие черные двери кирхи были распахнуты.
Приходько показал на колокольню.
– Это на такую верхотуру лезть? – спросил Третьяков и подчеркнуто резко запрокинул голову, так что каска съехала на затылок.
– Обязательно, – подтвердил Приходько, занятый пулеметом; он даже не повернул головы.
Третьяков разочарованно свистнул и принялся ворчать так, чтобы Приходько его слышал:
– На земле уже места нету. Наверх переезжаем. Только жалко, парашютов не выдали – обратно сигать оттуда, с колокольни. А то лифт, наверно, не работает!
Третьякову была по душе эта дерзкая затея, но ворчал и зубоскалил он всегда. А сейчас Третьяков был еще обижен, что командир не нашел нужным с ним посоветоваться, как это делал Савельев.
Приходько не обратил внимания на болтовню Третьякова, тем более что тот уже впрягся в пулемет и потащил его по крутой витой лестнице. Кривоносов подталкивал «максим» сзади.
Третьяков перевел дыхание, кивнул наверх, где за изгибом лестницы скрылся Приходько, и сказал:
– Все-таки дело понимает.
Кривоносов никак не откликнулся на эту похвалу. То ли не понял, к кому она относится, то ли вконец запыхался и ему было не до разговоров.
Приходько, пригнувшись, пролез в узкую дверь на чердачок. Такая же дверь вела отсюда на площадку, где висели колокола. Скошенные грани потолка делали помещение еще более тесным, и только посредине чердачка можно было стоять не согнувшись.
Приходько выбил стекло рыльцем пулемета и установил его в слуховом окошке. Горбань по его приказу отбил сбоку несколько кирпичей. Приходько долго вглядывался в панораму города, открывшуюся его взору, высчитывал что-то с карандашом в руках, записывал на стене и наконец, довольный, залег за щитком.
– Отсюда и до царствия небесного недалеко, – сказал Третьяков, осмотревшись.
Он сразу же заинтересовался телефоном, стоящим в углу.
– Работает! – вскричал он в восторге. – Немцы по-своему лопочут! Алло! Это я говорю, Третьяков. Гитлеру капут! Понятно? И вам капут. Вер, вер… Надо слушать ухом, а не брюхом. Третьяков, Семён Петрович. Вер… вер… Дело твое. Хочешь – верь, хочешь – не верь. Ну и чёрт с тобой, глухая тетеря! – Третьяков с раздражением бросил трубку и отер пот со лба. – Это же нервы надо иметь с этими немцами! Публика, доложу я вам. «Здоро́во, кума!» – «Купила петуха…»
Подносчики хохотали во все горло. Приходько не перебивал Третьякова, но, когда тот бросил трубку, сразу подозвал Кривоносова:
– Возьмите вот эту запасную катушку с проводом. На углу за бензиновой колонкой перережьте провод. Подключите катушку и ползите по тому переулку, где горит танк, к нашим. Найдите КП батальона. Пусть связисты подключат нас к комбату. Понятно?
– Понятно, – неуверенно ответил Кривоносов.
Он боялся что-нибудь напутать и заранее виновато хлопал глазами.
– Смотри, Кривоносов! Непременно дотяни нитку до комбата, – вмешался Третьяков. – Правда, телефон-автомат внизу стоит. Но, сам понимаешь, звонить оттуда неудобно. Каждый раз бегать вниз! Да и мелкой разменной монеты нету…
– Где ее найдешь, мелкую монету? – подтвердил Кривоносов. Он вообще не понимал шуток.
Из
