кафе разнеслись радостные крики, на лицах туриков изобразилось неподдельное удивление. Взглянув в окно, я и сам на секунду опешил от неординарного зрелища. Весь маленький рынок напротив моментально опустел, фрукты, овощи, разложенные в корзинах на земле, были прикрыты кусками грязных тряпок и полиэтилена. Продавцы исчезли, запоздалые велосипедисты ускорили темп, а взъерошенные мартышки, скользя по карнизам и крышам домов, в ужасе шарахались от искрящихся проводов и вспышек молний. Небо вмиг затянулось темно-коричневыми тучами, дождь хлестал, как из прорванной трубы. Мгновенно образовавшиеся лужи превратились в грохочущие потоки, которые на своем пути подхватывали все дерьмо, месяцами налипающее на каменные плиты, и несли его по извилистым узким улочкам. Перед тем как отправиться из кафе домой, мне пришлось исправить письмо, признавшись, что у нас «почти» все время солнце.
Шквальные порывы вскоре утихли, дождь почти перестал, с улицы веет свежестью и пахнет мокрым камнем. Стало прохладней, и сидеть дома возле распахнутых деревянных ставень — одно удовольствие. Сквозь бутылку воды, как через линзу, просвечивают печатные строчки листка, выпавшего из книги Тагора.
Я все время читаю, а Кашкет, похоже, решил стать писателем. Целыми днями и даже ночами он строчит что-то сразу в нескольких тетрадях. Стал читать мне свое произведение. Читает мой друг не ахти как, но в этот момент, чувствую, что вершится, так сказать, история. Порой мне представляется, что он, восходящая звезда новой русской литературы, я даже сделал несколько рисунков Кашкета за работой, чтобы потом, если вдруг, ослепленный славой, он начнет зазнаваться, предоставить вещественные доказательства моего присутствия.
* * *
Последние дни в Варанаси были похожи друг на друга и отличались от предыдущих только тем, что мы очень серьезно принялись за экономию, умудряясь жить на пятьдесят рупий в день. Экономия и умеренное питание придавали жизни в Бенаресе ощущение размеренности, аскетизма и оптимистичного фатализма.
Поезд уходил ранним утром. Из дома вышли в два ночи, дружелюбно распрощавшись с Манглой — домоправительницей, чрезвычайно любезной женщиной, ни слова не знающей по-английски, но в последнее время занявшейся исправлением этого недостатка. Воспользовавшись тем, что в доме кроме нас никого не было, Мангла обожралась красной жижи (бетелем[27]) и, найдя в комнате пупырчатый пакет, принялась им щелкать, радуясь как ребенок. Сегодня она выучила новое слово «finish», и теперь все время его повторяла, не переставая хохотать, обнажая красные зубы. Все у нее было «finish».
Крикет на гатах
Мангла еще немного постояла в проеме дверей, заслоняя собой фигурку Ганеши в прихожей, и вскоре скрылась из виду. На улицах ни души, полная темень и тишина, которую изредка нарушает лай собак и неугомонные крики обезьян. Иногда из темноты доносится чей-то кашель или отрыжка, где-то в закоулке шуршит одеяло — вот и все, что можно услышать ночью на Бигали Тола. Стоило приблизиться к площади Гадолии, как стоящие вдоль улицы повозки зашевелились, и самый шустрый рикша, смотав свое одеяло, подбежал к нам. Вскре мы были на вокзале Варанаси среди спящих индусов, лежащих вповалку прямо на платформе. Кроме пачки сигарет и бидис ничего не покупаем, в кармане несколько сотен рупий — деньги на автобус и дорогу. Стрелка часов приближается к четырем, но поезд не объявляют. Арсений идет к справочной, чтобы узнать, на какой путь должен прибыть поезд до Пуны. Над окошком справочной весит многообещающая надпись «Can we help you?»[28]. На вопрос, когда все-таки будет поезд номер 1034, честно отвечают, что не знают. Ровно в четыре из громкоговорителей объявляют, что поезд задерживается до восьми часов.
На улице становиться прохладней, хочется спать. Стоять среди толпы любопытных зевак надоело. Я покупаю газеты, мы раскладываем их на ступенях лестницы моста, перекинутого через железнодорожное полотно, и усаживаемся. Первым, сгорбившись, засыпает Арсений, я сижу рядом, курю. Через несколько минут подходят два поезда, и по лестнице бежит толпа пассажиров и носильщиков. Меня чуть не сшибают чемоданом, я вскакиваю, прикрывая Арсения, который, несмотря на шум и гам, а иногда и тычки чемоданами и сумками, не просыпается — симулянт, все это время жаловался на нездоровый, чуткий сон. Носильщики тащат на себе по пять, шесть чемоданов. Балансируя пирамидами багажа, они носятся как угорелые, с невероятной скоростью.
Завидев клиентов, подбегает мальчишка лет шести — продавец палочек, которыми чистят зубы. Все вокруг уже мусолят ими свои десны, отплевываясь шелухой на платформу. Мальчишка переключается на меня, я объясняю, что мне эти огромные зубочистки не нужны. Он очень удивляется, но не отходит.
Мимо спящего в позе «мыслителя» Арсения проползает хромая мамаша, волоча за собой маленькую девочку. Обе в лохмотьях, почти голые, с запутанными, слипшимися волосами. Девочка, похожая на старушку-карлика, не поспевая за матерью, хватается за перила, а, проходя мимо Арсения, хватается и за его плечо, потом за голову, спотыкается, падает. Если бы мой друг бодрствовал, то отпрянул бы от них как ошпаренный, а потом жаловался бы на аритмию и требовал немедленной дезинфекции.
Периодически к нам подходят мальчишки — продавцы газет. Зачем мне газета на хинди!? Подбегают попрошайки, подползают калеки и беззубые старухи, все просят милостыню, несколько рупий или пайсов. Стоят, смотрят, показывают на рот, трогают руками ноги, прикладывая руки ко лбу, тычут пальцем в свой ввалившийся живот, язвенные раны или культи, робко одергивают за одежду, если мы отводим глаза. Денег не даем, знаем, чем это закончится — счастливый бедняк убежит с мелочью в кулаке, а на его место прибежит еще с десяток, которые будут вести себя гораздо настырнее.
Очередное объявление о нашем поезде повторяют, как и положено три раза на английском и три раза на хинди: «Поезд номер 1034 будет в девять утра». Сейчас половина восьмого. Мы замерзли, хотим спать и есть, а потому жестоко ругаем всю железную дорогу Индии, ее работников, машинистов и вообще всех, включая себя, за то, что не спали ночью и так спешили на вокзал.
Уже вовсю светит солнце, Арсений перемещается на вокзальную площадь, там теплее и есть стулья. Не успел я устроиться на одном из них, как до нас долетает очередное объявление: «Поезд номер 1034 задерживается до одиннадцати утра». Как поезд, идущий из Дели в Варанаси тринадцать часов, может опаздывать на восемь — непонятно.
Шатаясь туда-сюда по вокзалу, Арсению посчастливилось обнаружить некое помещение — зал ожидания для иностранных туристов! Бог сжалился над нами, и мы перебираемся туда… О небо! в эту комнатушку
