и рассмеялась.
— Нашел с кем советоваться, — сказала она. — Ты с ним только заговори. Он и велосипед запросит, и еще чего-нибудь. Много он понимает в этой деле...
Дядя Дема почему-то посмотрел на мой дневник, усмехнулся.
— Ничего, поймет. Мы тут с ним потолковали по душам. Ты, Лизуша, не суетись около нас. Занимайся делом своим... Так ведь, Юрий? Все вопросы мы с тобой обговорили?
Я не ответил. Зачем было говорить попусту?
Выход из положения
Нет, я не собирался больше говорить с ним и тратить слова попусту. К чему? И зря он рассчитывал купить меня за какую-то несчастную школьную форму. Без радиоприемника тоже не умру. Лучше уж слушать, как хрипит репродуктор, чем все время видеть эти проклятые сапоги возле порога, брезентовый плащ в прихожей, шапку с кожаным желтым верхом на моем гвозде, да еще зеленый сундучок под маминой кроватью. И еще неизвестно, что в этом сундучке. Никаких, конечно, медалей у него нет. Если бы были, то сразу бы показал, похвастался.
Обо всем этом я и заявил матери после обеда, когда дядя Дема прилег отдохнуть. А мама что, мама ничего не ответила. Только и сказала невесело, что я попросту еще очень глупый человек, и посоветовала пойти проветриться.
— Дядя Дема сегодня отправляется в рейс, — сказала она. — И ему нужно поспать немного. А ты будешь ходить и греметь. Прихвати, кстати, своего друга, а то он вертится все время под ногами и мешает мне заниматься делом...
Мама провела рукой по моей щеке, чему-то улыбнулась и вышла из кухни. Я отложил нож, которым строгал палочку и пошел следом. Она наверняка не знала, что я иду за ней, а, может быть, и знала, только не обратила никакого внимания.
Конечно, разве теперь я был ей нужен, если рядом дядя Дема? Подобралась на цыпочках к кровати, поправила подушку у него под головой и точно так же, как меня, погладила по щеке. А он спит себе, только похрапывает. Развалился, точно барин, на чужой постели. А тут переживай из-за него, мучайся. Нет, хватит с меня...
Я забрал Бродягу и вышел на улицу. Не успел осмотреться, не успел решить, куда направиться, как из-за угла вынырнул Гурик в своей замечательной заячьей куртке.
Мы так обрадовались друг другу, будто век не видались.
— А я к тебе спешу, Клюквин, — заявил он. — Хочу позвать на каток. Там сегодня матч по хоккею на первенство города. Ты как на это смотришь? Подожди, ты какой-то странный сегодня, Клюквин. Ага, понятно, от матери досталось вчера?
Тут я не вытерпел и обо всем рассказал Гурику. Даже про апельсины не забыл. Он долго хлопал рыжими ресницами, долго морщил лоб и сопел носом.
— Поздравляю, Клюквин, — насмешливо сказал он, приподнимая меховую шапку. — Подожди, какой он у тебя? Уж не тот ли, что все ходил к вам осенью в брезентовом плаще? Вот теперь в классе будет смеху!.. Ну и ну, Клюквин, не ожидал от тебя!
— Я, что ли, виноват? — разозлился я. — Тоже мне... Вместо того, чтобы совет дать, он стоит и посмеивается.
— Я совсем не посмеиваюсь, мне просто жалко тебя,— разъяснил Гурик. — Я просто хочу спросить, что ты собираешься делать? Он ведь тебе не даст спуску. Как узнает про двойки, так и начнется у тебя шикарная жизнь. Знаю я этих отчимов, слыхал. Мне Эдик рассказывал про своего. Тот тоже, когда пришел к ним, притащил с собой кило шоколаду. Будто Эдику. А утром проснулся, взял отобрал всё подчистую и велел матери спрятать. Все они такие, отчимы. Разве им жалко чужих детей? Ты апельсины-то съел?
— Даже не дотронулся. На комоде лежат.
— Глупо!—категорическим тоном произнес Гурик.— Нет, Клюквин, тебе нельзя сдаваться. А то наплачешься...
— Это еще посмотрим, — сказал я.— Посмотрим, кто кого. Я знаю, что надо сделать. Уже придумал. Возьму и уйду из дома. Пусть остается и сам доедает свои апельсины...
— Вот это разговор! — обрадовался Гурик. — У меня так и чуяло сердце! Я и сон сегодня видел, будто мы с тобой летим на Северный полюс-3. Бежать, так бежать вместе. Меня тоже не особо манит сидеть дома и ждать у моря погоды. Забирай-ка сейчас же все нужное в дорогу, пошли ко мне и обсудим. Только с одним условием — Лильку не брать. Знаешь, как мы с ней намучаемся?
Я усмехнулся и подумал, что Лильку теперь не только на полюс, но и на улицу калачом не выманишь.
Я велел Гурику подождать за калиткой, а сам вернулся домой, чтобы захватить нужные вещи.
Мама была на кухне и о чем-то тихо разговаривала с бабушкой Селивановой. Я быстро прошмыгнул в комнату, размышляя, что прихватить в дорогу с собой. Дядя Дема по-прежнему спал, раскинув свои ручищи, и даже не пошевелился, когда я нечаянно задел стул и тот грохнулся на пол.
Что взять с собой? Подумал, подумал я и решил в первую очередь забрать книги. Жалко было с ними расставаться. Потом я засунул в сумку коробочку с рыболовными крючками, перочинный ножик, альбом с марками и кой-какие другие мелочи. Не мешало бы прихватить и теплую фуфайку— кто знает, какие морозы будут держаться и где я буду находиться. Фуфайка лежала в верхнем ящике комода, и я открыл его. Будто током меня хватило! Угораздило же маму спрятать деньги под мою фуфайку!
Я никогда не брал ни копейки и сейчас бы не позарился, но вспомнил — ведь придется ехать на поезде, а кто меня посадит даром? Я скосил глаза на дядю Дему — он спал. Притронулся к бумажкам и отдернул руку. Потом вынул из пачки две сотенных бумажки, подумал и прибавил к ним третью. Было очень тихо и страшно. Раздались мамины шаги, и я, как ошпаренный, отлетел от комода.
Мама вошла, увидела открытый ящик, поморщилась — очень не любила она беспорядка — и закрыла его. Ей и на уй не пришло пересчитать деньги.
— Ты куда, Юрик, опять собрался? — спросила она шепотом. — Разве можно так бегать, мой глупенький? Весь лоб в испарине! —Она присела рядом со мной на диван и подолом фартука вытерла мой лоб. — Лучше разденься да отдохни, почитай.
Я взглянул на свою кровать, на маму и едва не расплакался. Так не хотелось никуда уходить. Едва-едва удержался, чтобы не вытащить из кармана деньги
