Мегвин удивленно пожала плечами и улыбнулась.
— Да, я тоже рада, что вернулась.
Прежде чем последовать за Краобаном, принцесса еще раз погладила голову засыпающего малыша.
Мегвин вдруг ужасно захотелось, чтобы скорее вернулся Эолер. Она прекрасно понимала, что сама хотела его отъезда, но легче ей от этого не становилось. Ей нужно было увидеть его. С ним она могла бы говорить, ничего не скрывая, рассказать о самых безумных своих мыслях — он понял бы все. Но прошло уже больше месяца с того дня, как он ушел. Она даже не знала, жив ли он. Тяжелей всего было сознавать, что она сама отослала его. Теперь Мегвин отдала бы все на свете, чтобы этого не было.
Мегвин не могла ни поправить случившегося, ни взять назад те жестокие слова, которые она сказала ему в мертвом городе, ни, по крайней мере, забыть о них.
Перед отъездом Эолер проводил почти все время, наблюдая за работой писцов, усердно копировавших каменные карты дворров на более удобных для переноски свитках из бараньих кож. Мегвин очень мало виделась с ним тогда — воспоминания о мертвом городе наполняли ее мысли тоской и унынием. Кроме того ее мучило сознание, что она ошиблась. Она надеялась, что боги помогут ей найти ситхи. Но теперь было ясно, что ситхи исчезли или уничтожены, и, ничем не смогут помочь ее народу, а дворры, когда-то служившие ситхи, превратились в бесполезные тени, не способные помочь даже самим себе.
Когда Эолер уезжал, изнуренная угнетающими размышлениями Мегвин не нашла в себе сил попрощаться с ним так же ласково и сердечно, как прежде. Уезжая, он вложил ей в ладонь подарок от дворров — сверкающий кусок хрусталя, отливающий голубым и серым, на котором Хранитель памяти Джисфидри выгравировал написанное древними рунами ее имя. Мегвин промолчала, а Эолер повернулся и вскочил в седло, стараясь не показать, как она задела его. Она не успела вымолвить ни одного из всех теснившихся в груди слов, обращенных к нему, — Эолер уже скрылся за стеной снега. Оставалось только надеяться, что боги не покинут его.
Мегвин думала, что видения подземного города внушили ей боги, но теперь она понимала, что жестоко ошибалась. Она надеялась отыскать ситхи — древних легендарных союзников Эрнистира, но вскоре поняла, что и здесь ее ждет разочарование. Видимо, боги указывают, но не обещают.
Мегвин знала, что ошибалась во многом, но не во всем. В каком бы грехе ни был повинен ее народ, боги не стали бы наказывать его так жестоко и беспощадно. Она не сомневалась, что Бриниох, Ринн, Мюраг Однорукий не оставят своих детей. Тяжкая кара ждет Скали Острого Носа и Верховного короля — бессовестных тиранов, принесших горе и унижения свободному народу Эрнистира. Если они не помогут, значит, их просто не существует; небеса пусты, и люди на земле одиноки. Мегвин оставалось надеяться и, честно выполняя свой долг, заботиться о своих подданных.
— Я вполне понимаю, что женщине приятнее нянчиться с младенцами, чем принимать решения и разрешать споры, — не оборачиваясь проговорил Краобан. — Но вам придется делать это. Не забывайте, принцесса, что вы дочь короля Луга.
Мегвин поморщилась, но сочла за лучшее переменить тему.
— Откуда эта женщина могла узнать, что я была в пещерах?
Старый рыцарь горько усмехнулся:
— Так вы ведь не очень и старались держать все это в секрете. Знаете, принцесса, людей, особенно если они женщины, просто невозможно избавить от любопытства — тут никакие войны не помогут.
Краобан был прав. Она слишком многим рассказывала о своем путешествии по пещерам, и хорошо будет, если ей не придется пожалеть об этом.
— Ну и что они думают? Я имею в виду людей.
— О ваших приключениях? О принцесса, полагаю, вы могли бы, получить столько же мнений, сколько у вас еще осталось подданных. Одни считают, что вы встречались с Харком, другие говорят, что вам просто надо было отдохнуть. — Он бросил на Мегвин такой ехидный и понимающий взгляд, что принцессе ужасно захотелось поцеловать его. — К середине зимы они решат, что вы нашли в пещерах золотую жилу, или, может быть, отрубили голову Хюнену. Не думайте об этом, моя леди: слухи, словно зайцы, — только глупец думает, что может переловить их.
Мегвин смотрела на седой затылок Краобана. Старик снова был прав, но принцесса не знала, что ей нравится больше — легенды, которые рассказывают о ней простые люди, или та правда, которая была известна немногим.
— Что мне предстоит сделать сегодня? — спросила старика Мегвин.
— Ничего особенного. Дома Ирб и Леч просят разрешить их спор, например. — Старик был советником короля еще во времена правления деда Мегвин и прекрасно разбирался в тонкостях отношений между благородными домами Эрнистира. Обе семьи претендуют на владение лесом. Некогда ваш отец утвердил равенство обоих домов и начертил карты владений Ирбов и Лечей, чтобы навсегда прекратить раздоры и резню. Но эти упрямцы продолжали ненавидеть друг друга.
— Чего же они хотят от меня?
Краобан нахмурился:
— Я думал, вы догадаетесь. Теперь они грызутся из-за пещер. «Это мое, а это твое», «Нет, это мое, мое!» Они грызутся и препираются, как свиньи из-за последнего желудя, как будто сейчас, когда Скали подступает все ближе, у нас нет других дел.
Мегвин передалось раздражение Краобана:
— Это омерзительно!
— И я не мог бы подобрать лучшего слова, — бросил старик, не оборачиваясь.
Конечно, ни Лечи, ни Ирбы не были довольны решением Мегвин. Как и говорил Краобан, спор их оказался мелким и незначительным. Один из выходов на поверхность был выкопан и расширен силами обоих семейств и с помощью менее благородных людей, населявших окрестные пещеры. Теперь каждый из враждующих домов считал новый тоннель своей собственностью и требовал от остальных плату за пользование им. Это требование настолько возмутило Мегвин, что она объявила: каждый, от кого она услышит нечто подобное, будетсброшен с самой высокой вершины Трианспога. Недовольные семейства на время забыли о своей вражде, объединившись против неугодной им принцессы, и просили мачеху Мегвин Инавен быть судьей вместо нее, потому что принцесса была, якобы, не только дочерью короля Лута, но и его тайной женой. Принцесса засмеялась и громко назвала их болванами. Зрители, которых набралось довольно много, радостно приветствовали это заявление, поскольку ни Ирбы, ни Лечи особым успехом у народа не пользовались.
После короткого перерыва последовала новая тяжба. Мегвин неожиданно для себя заметила, что очень увлеклась работой, хотя темы многих споров нагоняли на нее тоску. За последние несколько недель она почувствовала, как изменилось отношение подданных: теперь они куда больше уважали ее, чувствуя готовность принцессы вслушиваться, понимать и быть справедливой. Глядя на усталых, измученных войной людей, Мегвин все сильнее ощущала великую любовь к ним. Может быть этой любовью она пыталась заглушить в себе непроходящую тоску по графу Эолеру.
Вечером, уже засыпая, Мегвин вдруг почувствовала, что погружается в темноту, в холодную мрачную бездну, еще более глубокую, чем та пещера, в которой она спала. Сначала она решила, что произошло землетрясение и земля разверзлась под ней, потом подумала, что это всего лишь сон, и только спустя некоторое время поняла — то, что с ней происходит, куда реальнее любого сна и куда фантастичнее любого землетрясения. Нечто подобное испытывала она, когда спала в прекрасном подземном городе.
