сверху и похожих на деловито снующих жуков. По просеке, проложенной в лесах напрямик, шагают мачты высоковольтной линии; связавшись в единую связку, крепко расставив железные ноги, они похожи на альпинистов, идущих на штурм вершины. Кукольный дом лесника и нарядные зданьица буфетов хорошо дополняют весь этот пейзаж, проникнутый движением и жизнью.
Но стоит обернуться на той же вершине к западу, как сразу перенесешься в какой-то другой, непохожий мир, застывший на грани весны и зимы. Это мир каменной неподвижности и скудного прозябания жизни. Скалистое, изрытое ямами плато напоминает лицо пораженного оспой. Камни усеивают всю поверхность. Они либо валяются грудами, как обглоданные кости, либо торчат наподобие надолб или свалившихся набок надгробий. Но, встает ли перед тобой стена или щель раскрывается где-то у ног, выпирает ли досадный бугор или местность понижается котлованом, видишь только одно: камень, камень и камень...
Несмотря на кажущееся однообразие, камни неодинаковы: встречаются гладкие и шероховатые, цельные и в дырках, в крупных глыбах и в мельчайших осколках; белые и серые, розоватые и почти черные, с прожилками известкового шпата и в пятнах других минералов; порой они теплые от солнца, иногда холодные, как тот снег, с которым они соседствуют в щелях. Есть близ Ангарского мыса и одинокий «колодец»[3], где на едва различаемом дне лежит крепко смерзшийся снег, выпавший кто его знает в каком году. Есть и небольшие пещерки.
Так выглядит голый и развитый карст, таков его типичный ландшафт. Он безотраден для новичка. Если бы не тощая травка, пробивающаяся пучками, да не ярко-голубое небо, не на чем бы остановиться непривычному взору. Попав в это заколдованное царство, турист обычно мечтает лишь об одном: скорее покинуть проклятые ямы и разделяющие их скалистые гребни, уйти от ощутимых да-же через подметки выступов, избежать многочисленных трещин, где, кажется, если не сломаешь, то обязательно вывихнешь ногу.
Осторожно спустившись к центру плато, попадаешь в удивительную долину, слепую с обоих концов. Она образовалась от слияния ряда воронок, расположенных у круто наклонных и выходящих везде на поверхность известняковых пластов. Днища этих воронок уже задернованы, в них изредка встречаются лужи застоявшейся мутной воды.
Здесь настоящее царство травы, — она так и стелется мягким ковром. Дерн покрывает и скаты воронок и снизившиеся валы перемычек. Вокруг — ни глубоких щелей, ни отвесных скалистых стен. Там, где последние были, лежат лишь груды обломков, словно руины какой-то крепости, взятой в ожесточенном штурме. Руководило их долгой осадой время, участвовали в ней неутомимые воины: солнце, вода и ветер.
Переберемся теперь на другую, восточную, сторону Ангарской долины, где возвышается «Столик» (Тырке — 1200 метров), во многом родственный столовой горе Чатырдага. Что за картина открывается там! На восток, сколько охватишь глазом, тянется холмистая степь, совсем без камней и без скал, покрытая буйно цветущими травами. Скучившись в большие отары, бродят по ней флегматичные овцы под присмотром собаки да одинокого пастуха, задумчиво опирающегося на длинный посох — гырлыгу. Без всякого переводчика становится ясно, что яйла — значит летнее горное пастбище.
Невольно вспоминается время, когда весь юг Украины был только Диким Полем, а скотоводство — главным занятием его обитателей. Одни лишь жилища мертвых — курганы обладали устойчивостью в этом краю; все живое перемещалось. На бескрайних лугах выпасались табуны лошадей и отары овец. Как вольный ветер, мчались из конца в конец дикие лошади и антилопы-сайгаки. Стаями пролетали птицы и бежали проворные зайцы. Кочевали и люди.
Кто только не бывал в этом Диком Поле! Племена и народы сменялись не раз по одному лишь звериному праву — по праву сильного. Крытые двухколесные повозки скифов сменялись кибитками печенегов, за ними следовали половецкие шатры. Человеческое половодье, хлынувшее из глубин Азии, не уместилось в рамках Северного Причерноморья, оно затопило и Крым и лесистую часть Приднепровья. Орды кочевников стали главной угрозой восточных славян, и не смогла задержать их на речке Каяле русская рать...
Иллюзию расстраивает пустяк — маленькое облачко, проносящееся над головой. И притом удивительно близко — рукой подать! Сразу вспоминаешь, что перед тобой не обычная степь, а приподнятая на высоту километра. Чтобы убедиться в этом, достаточно повернуться лицом на север. И опять новые виды, иной ландшафт.
По крутому откосу яйлы дружно сбегают буки, словно стадо зеленорунных овец, сбившихся в плотную кучу. Гонит их золотыми бичами солнце, загоняет ретивый помощник — ветер. А какое приволье их ждет впереди! На три километра вширь и на добрый десяток в длину протянулась самая низкая и, казалось бы, самая пригодная для леса яйла — Долгоруковская! Постепенно понижаясь к югу, она льнет к подножью Тырке, как Нижнее плато Чатырдага к Верхнему (это остатки одной и той же предгорной равнины, некогда окаймлявшей главную гряду). Великолепные леса, овеянные романтикой партизанских боев, — Зуйские и Бурульчинские, сплошь поросшие лесом Яман-таш, Дедов курень и Колан-баир свидетельствуют, что здесь для леса — раздолье.
Отчего же так пустынна и эта яйла? Почему буки придерживаются склонов, а немногочисленные разведчики их, выбежавшие на плато, остановились в раздумье? Робкие кустики, отмечающие главную ложбину яйлы, еще меньше привлекут взоры туристов. А между тем здесь-то и скрыто одно из чудес удивительной крымской природы.
На первый взгляд, «чудо» не столь велико: это ручей Соботкань, лениво извивающийся в крутостенном ложе своем. Чтобы понять необычность незатейливого ручейка, нужно не год и не два побродить по пустыням яйл. И лишь тогда станет ясно: «высокогорные крыши Крыма», принимающие на себя наибольшее количество осадков, сами... совершенно безводны. Влага не может здесь течь в замкнутых, ваннообразных формах рельефа. Она попросту проваливается вглубь по мелким, обычно задернованным щелям. Влаги на яйлах так мало, а почвы настолько тонки, что лес — не жилец и этих местах.
Если проследить за течением ручья Соботкань, «висящего» в непроницаемом глинистом русле над тысячами всяких пустот, то на третьем километре пути от леса приходишь к запруде, прозванной пастухами «Провалье». Когда арык, подводящий к ней воду, закрыт, влага идет естественным ложем и исчезает в поноре (поглотителе) глубокой воронки, среди хаоса известняковых глыб. Спустившись меж ними, попадешь под эффектный навес, образованный толстым, круто наклонным на запад пластом, а пробираясь все глубже
