никогда не вносил редакторской правки без моего согласия, зато всеми силами пытался убедить меня, что предложенные им изменения сделают статью лучше. Гарольд видел свою задачу не только в том, чтобы улучшить текст, но и в том, чтобы писатель научился лучше писать. И для этого ему приходилось шаг за шагом показывать мне преимущества предложенной им правки.
Были в моей жизни и другие герои. Их смирение проявлялось в том, что они помогали презренным и отверженным. Я вспоминаю доктора Пола Брэнда, молодого перспективного английского врача. Он добровольно уехал в Индию и первым из хирургов-ортопедов начал работать с прокаженными, многие из которых принадлежали к касте неприкасаемых. Или вспомним Генри Нувена — профессора Йельского и Гарвардского университетов, который стал священником. Он работал среди людей, не обладающих и сотой долей того интеллекта, которым были наделены студенты оставленных Нувеном престижнейших университетов. Нувен трудился в международной организации «Лярш»[9] — окормлял умственно отсталых во Франции и Канаде. Оба этих человека показали мне своим примером: готовность идти вниз может даровать тот успех, выше которого в жизни ничего нет.
Вся Америка наблюдала за унижением президента Джимми Картера: он проиграл выборы и был отвергнут собственной партией. Выйдя в отставку, этот некогда самый могущественный в мире человек решил, что не будет тратить время на игру в гольф и участие в ток-шоу, а станет помогать бедным в Африке и строить дома для малоимущих.
В Древней Греции и Риме смирение не ценилось. Восхищение вызывали те, кто многого достиг и был уверен в собственных силах.
И сегодня средства массовой информации, захлебываясь от восторга, освещают жизнь супермоделей, напыщенных рэп-музыкантов, хвастливых спортсменов и миллиардеров, которые получают удовольствие, выгоняя людей с работы. Богослов Дэниэл Хоук говорит об этом так: «Главная проблема человечества состоит в том, что каждый уверен: Бог существует, и Бог — это я». Нам приходится постоянно корректировать свое отношение к миру, и такая коррекция, на мой взгляд, происходит во время молитвы. Зачем в отношениях с Богом нужно смирение? Затем, чтобы увидеть истину. Факторы, которые в значительной степени определяют ход моей жизни — национальность, родной язык, внешность и фигура, умственные способности, век, в котором я родился, состояние здоровья и сама возможность все еще оставаться в живых, — частично или полностью не подвластны моему контролю. Можно подойти к вопросу и более масштабно: я не способен повлиять на скорость вращения планеты Земля или изменить форму ее орбиты. Но и без меня Земля расположена на оптимальном расстоянии от Солнца: мы и не замерзаем, и не поджариваемся. Мне неподвластно действие силы притяжения, благодаря которой все в вечно движущемся мироздании пребывает в идеальном равновесии. Есть Бог. И Бог — это не я. Смирение — это не пресмыкательство перед Богом. Мне не приходится, словно придворному на Востоке, извиваться перед владыкой на пузе. Наоборот. Предполагается, что в присутствии Бога я способен видеть свое истинное место во Вселенной. Я вижу и кроху-себя, и громаду-Бога.
Сомневающиеся
В одной из самых коротких Своих притч Иисус рассказывает о человеке, который нашел зарытое в поле сокровище: «Еще подобно Царство Небесное сокровищу, скрытому на поле, которое, найдя, человек утаил, и от радости о нем идет и продает все, что имеет, и покупает поле то» (Мф 13:44). Я прежде не понимал эту притчу и сосредоточивал свое внимание на пустяках: как человек нашел клад или где на поле было спрятано сокровище. Очень многое в христианстве происходит под покровом тайны: Бог сокрыт во Младенце, лежащем в яслях. Он — в священных словах, которые записывали евреи на протяжении всей своей многострадальной истории. И — что самое невероятное — в Церкви, которая никак не может быть ни более святой, ни более сверхъестественной, чем ее члены — люди.
И вот я копаю и копаю, продолжаю искать объяснение загадочным доктринам, подобным учению о Пресвятой Троице. Объяснение же мне нужно такое, чтобы его поняли и мои друзья-евреи, и мои друзья-мусульмане. Я впадаю в сомнение: не слишком ли медленно разворачивается Божий план искупления мира? Оправдывает ли он столько мучений, включая и муки Божьего Сына? Почему у Бога есть план спасения для человека, а для падших ангелов — нет? Почему несколько десятилетий, которые я проведу на этой планете, определяют, какой будет для меня вечность?
Как-то раз во время поездки в Японию я допоздна задержался в кабинете у настоятеля одной из самых больших церквей Токио. (Слова «самая большая церковь» в стране, где лишь один процент населения называет себя христианами, могут ввести в заблуждение. Средний размер церкви здесь — тридцать человек.) Я прилетел в Японию утром. Позади остался трудный день, наполненный собраниями и встречами. Мне хотелось поскорее отправиться спать, но правила японского гостеприимства требовали от меня нанести этот визит вежливости.
0 пути на богомолье
Райнер Мария Рильке. Часослов. Книга вторая.
Я вновь молюсь, Благословенный, —
Ты вновь внимаешь на ветру.
В моей пучине сокровенной
Слова для песни соберу.
Был распылен, разбит, рассеян
На сотню спорщиков мой пыл.
Я каждым смехом был осмеян
И каждой жаждой выпит был.
Я собирал себя на свалке
У покосившихся лачуг,
Мои находки были жалки —
Обрывки губ, обрубки рук.
Казалось мне: еще немного…
Но Ты, Предвечный, был вдали,
И пару глаз — увидеть Бога —
Еще не поднял я с земли.
Я был тогда — сгоревший дом,
Где лишь убийца заночует,
Пока добычу не почует,
Спеша на свет в окне чужом.
Я был, как город, зачумлен,
Где замерли слова и звуки
И смерть проходит за кордон,
Ложась, как труп, ребенку в руки.
Я был собою поражен, как будто я — не я, а он
(О мама, сколько горькой муки Из-за него
С тех пор, как сердце в робком стуке
Забилось возле твоего).
Но я теперь уже не тот:
Из груды моего позора
Возникну заново — и скоро
Найдется Разум — тот, который
За вещь одну меня сочтет,
Найдется сердце и терпенье.
(Скорей бы этот миг настал).
О Боже!
Я пересчитал Себя — потрать по усмотренью!
Священник вытащил кучу бумаг и через переводчика поведал мне, что на протяжении
