с мнением А.А. Шахматова, что начиная с 1206 г. в Лаврентьевской летописи основным источником является Ростовский летописец Константина Всеволодовича, отличающийся выраженной симпатией к князю Константину и весьма подчеркнутой краткостью при изложении политических событий. Однако в Лаврентьевской летописи за первые десятилетия XIII в. кроме Ростовского летописца обнаруживается и другой источник, представляющий собой Владимирский великокняжеский свод Юрия Всеволодовича, составленный в 1228 г. и продолженный затем владимирскими записями до 1237 г. На взгляд М.Д. Приселкова, сразу после Батыева нашествия Ростовский летописец и Владимирский свод 1228 г. с дополнениями были объединены в 1239 г. в единое целое и в итоге дали тот текст, который читается в Лаврентьевской летописи за первые десятилетия XIII в. На его взгляд, этот новый свод был составлен для преемника Юрия Всеволодовича — Ярослава Всеволодовича, ставшего новым великим князем Владимирским после гибели брата на реке Сить.
Но какой из двух источников свода 1239 г., читаемого в Лаврентьевской летописи, стал протографом рассказа о битве на Калке: Ростовский летописец или Владимирский свод? По мысли М.Д. Приселкова, им мог быть только Ростовский летописец[35].
Это мнение поддержал А.В. Эммаусский (1898–1987). Для начала он отметил тот факт, что рассказ Лаврентьевской летописи о событиях, связанных с первым появлением монголо-татар в Восточной Европе, был составлен современником событий по их свежим следам. Об этом свидетельствуют точная датировка сражения: 30 мая 1223 г. на память мученика Ермия, а также то, что на протяжении всего повествования нет ни одного даже намека на последовавшее через четырнадцать лет после битвы на Калке Батыево нашествие. Между тем обычной манерой летописцев является то или иное упоминание о дальнейшем развитии излагаемых ими событий. Достаточно беспристрастный тон летописца свидетельствует о том, что он не склонен был придавать особого значения свершившемуся монголо-татарскому набегу, рассматривая его как временное, не имевшее больших последствий бедствие.
Исследователь также обратил внимание на различия литературного стиля. Автор Ростовского летописца явно был духовным лицом, часто прибегавшим к ссылкам на церковных авторов, сравнениям из Священного Писания, упоминаниям о божественном провидении, всякого рода благочестивым рассуждениям, поучениям и молитвам. Владимирский свод был написан светским лицом из великокняжеского окружения, мало обращавшимся к Священному Писанию, избегавшим морально-религиозных поучений, писавшим более светским языком, без излишней витиеватости, и обращавшим большее внимание на придворные и политические события.
Читая рассказ о битве на Калке, отразившийся в Лаврентьевской летописи, нетрудно узнать манеру именно Ростовского летописца: длинные рассуждения о татарах с ссылкой на Мефодия Патарского и с упоминанием ветхозаветного судьи Гедеона, и при этом сравнительно краткое сообщение о борьбе половцев и русских с противником, проникнутое идеологией религиозного провиденциализма, датировка событий по календарю церковных служб («на память святаго мученика Еремиа»). Все это указывает именно на духовное лицо[36].
Д.С. Лихачев (1906–1999), хотя и поставил под сомнение датировки летописных сводов, вошедших затем в Лаврентьевскую летопись, в целом признавал, что рассказ о битве на Калке был взят из Ростовского летописца. По его мнению, он велся силами епископской кафедры, которую с 1216 по 1229 г. возглавлял ростовский епископ Кирилл. Именно с ним связывают книгописную деятельность в Ростове в начале XIII в. и предполагают наличие у него большой библиотеки.
На взгляд Д.С. Лихачева, живейшее участие в этом летописании принимала жена ростовского князя Василька Константиновича, чем и объясняется повышенный интерес, проявляемый летописью к Васильку и всей его семье. Что касается статьи о битве при Калке, то, по мнению исследователя, она была обработана в Ростове под сильным влиянием княгини Марии Михайловны, которая не могла скрыть своей радости по случаю возвращения ее мужа из похода целым и невредимым: «Радость летописца кажется нам сейчас неуместной, но она понятна, если выражение ее принадлежало его жене — княгине Марье»[37].
Вместе с тем подробный пересказ событий, связанных с битвой, довольно точная хронология похода русских князей привели ряд исследователей к выводу, что «Повесть о битве на Калке», основанная на свидетельствах «самовидцев», возникла на территории Южной Руси вскоре после сражения. В поисках того, откуда в Лаврентьевскую летопись могли попасть сведения о битве на Калке, Д.С. Лихачев предположил, что в нее вошел и не дошедший до нас летописец Переяславля-Южного (Русского), дающий материал по истории южнорусских княжеств.
Но в какой из предшественников Лаврентьевской летописи первоначально был включен рассказ о событиях на Калке — Ростовский летописец или Владимирский свод 1228 г.? Первоначально Д.С. Лихачев утверждал, что рассказ о битве на Калке в Лаврентьевской летописи представляет собой «ростовскую обработку первоначально южнорусского известия»[38].
Однако, когда ему указали, что Василько женился на Марии Михайловне через несколько лет после битвы на Калке, в начале 1227 г.[39], он был вынужден скорректировать свои взгляды. При этом, не замечая противоречий, в этой же статье он выстроил схему, согласно которой «Повесть о битве на Калке» возникла на основе летописца Переяславля-Русского, а уже оттуда попала во Владимирский великокняжеский свод 1228 г.[40]
Мнение Д.С. Лихачева достаточно прочно утвердилось среди специалистов. В частности, в курсе «Истории древней русской литературы» известный литературовед Н.К. Гудзий (1887–1965) даже попытался уточнить время создания «Повести о битве на Калке»: «Первое столкновение русских с татарами произошло в 1223 году на юге, на реке Калке, когда русские, соединившись с половцами, были разбиты татарским войском. В связи с этим поражением, в промежуток между 1223 и 1227 гг. возникла в пределах Киева повесть, перенесенная затем на север»[41]. В целом эту точку зрения поддержал ряд более поздних авторов[42].
Как видим, в поисках источника общих чтений в рассказе о происхождении татар в Лаврентьевской и Новгородской первой летописях было высказано предположение, что таковым являлся летописец Переяславля-Русского (или Южного) князя Владимира Глебовича. Однако его существование считается чисто гипотетическим, и к тому же предполагается, что он оканчивался сообщением о смерти этого князя в 1187 г. и включал повествование о его военных действиях против половцев, то есть задолго до битвы на Калке[43].
Во-вторых, даже если думать, что источником Лаврентьевской летописи послужил летописец Переяславля-Русского или другой южнорусский источник, нельзя не отметить того факта, что в Лаврентьевской летописи отсутствует описание самой битвы, хотя ее автор, несомненно, был знаком с рассказом о ней. Об этом говорят имеющиеся в ней краткие сведения о битве и поражении русских князей, в которых приводятся слухи («глаголютъ бо тако»), что одних только киевлян погибло 10 тысяч. Поскольку в Южной Руси должны были иметь более подробную информацию о сражении, напрашивается вывод, что ее источником был кто-то из отряда Василька Ростовского, дошедшего, как известно, до Чернигова,
