Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 43
формулировкой, поскольку она «ведет к утверждению, что первые супруги не приносили бы потомства, если бы они не согрешили»[54].
«Ошибки молодости», в которых раскаивался пожилой Августин, были в то время распространенной, если не сказать общепринятой точкой зрения, на которой стояло большинство греческих отцов Церкви. В начале своего пути Августин определенно находился ближе к церковному преданию, чем в старости, когда его суждения о жизни в раю становились все более неожиданными и шокирующими. Если раньше Августин – в русле восточного богословия – подчеркивал отличия между райским бытием и нынешней жизнью, то теперь он настаивает на их отсутствии. Применительно к этому этапу его творчества справедливы слова еп. Василия (Родзянко): Августин «словно не замечает, что после грехопадения эта земля уже не та, и спокойно переходит через границу взад и вперед, даже не думая о паспорте и визе», он «так и не вспомнил об испорченности Адамовым грехом падшего мира сего»[55], перестав видеть принципиальную разницу между падшим миром и исходным творением.
Перебирая библейские образы рая в трактате с говорящим названием «О Книге Бытия буквально» (401–414), Августин неумолимо пригвождает каждый из них к нынешней, осязаемой реальности. Древо жизни? Оно «действительно было некоторым деревом». Древо познания добра и зла? «И это дерево надо принимать не за иносказание, а за некоторое действительное дерево» – грехопадение состояло во вкушении какого-то фрукта (pomum) наподобие яблока или инжира. Четыре реки, которым давал начало поток, орошавший рай? «Это – настоящие реки, а не иносказательные образы, которых не существует в природе»[56]. В «Пересмотрах» Августин сожалеет, что в молодости «объяснял слова Писания согласно их аллегорическому значению, не осмеливаясь понимать великие тайны естества буквально»[57].
Ранний Августин вслед за греческим богословием без колебаний проводил аналогию между праведниками, которым уготовано воскресение, и первозданными людьми: «после телесной смерти, которую мы несем за первый грех, тело наше в свое время и своим порядком будет восстановлено в своей первобытной крепости»[58]. Но в преклонном возрасте Августин принялся яростно отрицать эту мысль: «не следует думать, что мы по воскресении будем иметь такое тело, какое имел первый человек до грехопадения»[59], «когда уподобимся ангелам Божьим (Мф. 22: 30), мы получим не то тело, которое потеряли в Адаме, а настолько лучшее, насколько духовное лучше душевного»[60]. Но если о начале нельзя судить по концу, то для понимания райской жизни остается прибегнуть к реалиям дня сегодняшнего. И поздний Августин ровно так и поступает, приписывая райским обитателям все, чем занимаемся мы с вами, включая весь процесс пищеварения и половые контакты.
Августин вопрошает: «Если жена сотворена не для рождения детей, то для чего»?[61] Если бы Адаму не хватало рабочих рук для благоустройства райского сада, то Бог дал бы ему в помощь физически крепкого мужчину. Но раз Адам получил женщину, то она нужна была не для прополки грядок: «Если бы они [первые люди] жили верно, праведно и послушно и свято служили Богу, от семени их, по изволению Божию, могло бы рождаться потомство безо всякого страстного волнения похоти и без трудностей и болезней деторождения»[62]. Следовательно, Бог с самого начала оснастил человека всеми органами, необходимыми для размножения. Единственное, чем, по мнению позднего Августина, отличался райский человек от нас, так это своей способностью произвольно контролировать свои гениталии: «Они, если бы не согрешили… повелевали бы своими членами, которыми зачинается плод, силою того мановения, каким повелеваем мы своими ногами, когда ходим»[63].
Августин до своего крещения имел богатую историю амурных похождений и даже успел прижить ребенка. Со знанием дела он сокрушается о плачевной бесконтрольности полового желания: «то побуждение приходит не ко времени, когда о нем никто не просит, а бывает, что душа горит, а тело остается холодным»[64]. В раю все было не так – «„родовое поле“, не соверши первые люди греха, так бы осеменял предназначенный для этого снаряд, как ныне осеменяет землю рука селянина»[65]. Скептикам, которые считают это невозможным, Августин напоминает «о естественной способности некоторых животных удивительным образом приводить в движение отдельные участки кожи, дрожанием которой они могут не только отгонять мух, но и сбрасывать вонзившиеся дротики». Да что там коровы и буйволы – «есть люди, умеющие управлять отдельными членами тела так, как обычный человек управлять ими не может: кто-то умеет искусно двигать ушами, обоими вместе или попеременно; другой – кожею лба, опуская волосяной покров почти что до уровня глаз; третий может глотать всевозможные предметы, а затем без труда извлекать их обратно»[66]. Так что же мешало Адаму произвольно вызывать у себя эрекцию? – вопрошает Августин.
Подобный натурализм вызывает некоторую оторопь даже у современных читателей, которых нелегко удивить полетом сексуальной фантазии. Так, по словам французского писателя Паскаля Брюкнера, Августин «придумал нечто, что можно было бы назвать сексуальностью без либидо». Приписываемое Адаму умение «безмятежно управлять своим членом» напоминает Брюкнеру о фривольной песенке Жоржа Брассенса, где описывается нечто прямо противоположное: «Стоит вспомнить об Эдит – у меня стоит, вспоминаю о Коллет – ничего такого нет». Конечно, в своих выводах Брюкнер не совсем справедлив к Августину: «Механический акт, лишенный волнения, – Августин предвосхитил современную порнографию, эту обесточенную сексуальность»[67]. И все же сложно не согласиться, что рай в понимании Августина отдает грубым чувственным гедонизмом. Интересно, обратился бы сам Августин в христианство в том далеком 387 году, если бы услыхал нечто подобное с церковной кафедры?
Поскольку, согласно позднему Августину, человек с самого начала представлял собой биологический организм, и Бог изначально наделил людей точно такой же телесной конституцией, какая свойственна ныне живущим представителям рода человеческого, то обитатели рая являлись столь же тленными и уязвимыми, как и мы сейчас. Бессмертие для райского человека было сугубо внешним даром – Адам и Ева со всем их потенциальным потомством должны были периодически прикладываться к плодам древа жизни, используя их как своеобразное лекарство от смерти и старения: «Его [первого человека] бессмертие заключалось не в устройстве его природы, а в древе жизни, от коего он после грехопадения был отлучен, дабы мог умереть». Помимо плодов древа жизни, люди в раю «имели и другую пищу, которую принимали для того, чтобы душевные тела их не чувствовали чего-либо тягостного из-за голода и жажды».
Если бы люди размножались, но не умирали, то очень скоро им стало бы тесно в райском саду, каким бы большим он ни был. Августин нашел выход: люди,
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 43
