забилась обратно в проулок и прокляла Роша всеми словами, которые пришли мне на ум. Цензурными из них были только предлоги и местоимения.
Мне хотелось есть, подкатывала тошнота и желудок начало неприятно резать болью. Мимо проулка кто-то постоянно шлялся, я, переборов брезгливость и ругая себя за неосмотрительность и за то, что сунулась в город, не вызнав подробностей, пристроилась в загаженной выемке под балкончиком. Если бы кто-то в этот момент решил воспользоваться балкончиком по назначению — моя судьба была бы незавидна.
Единственный плюс во всем этом был — мне не потребовалось много времени, чтобы разобраться, кто эти люди и что происходит. Люди были пришлыми — они ругались, вопили, делили дома для грабежа, кто-то уже снаряжал лошадь, — и между собой они явно не ладили, но старались держаться в рамках. По крикам и ругани стало ясно, что они из разных деревень, но соотношение сил было примерно равным, и поножовщины не произошло.
По крайней мере, сейчас.
Искать укрытие здесь, на окраине города, а я предполагала, что это почти окраина, не было смысла. Сбылись бы самые мрачные предсказания Роша, и я вернулась на улочку, где меня встретили три мародера.
У судьбы дурное чувство юмора: я осторожно высунула нос и первое, что увидела, одного из старых моих знакомых, покидающего тот самый дом с вывеской, куда они заходили. На этой улице было еще спокойно — где-то визжало точильное колесо, задавая оптимистичный настрой, и негромко плакал ребенок, но людей не было.
Может, не стоит бежать из города, подумала я. Может, достаточно будет где-то укрыться так, чтобы продержаться, пока не придет подмога? Раздобыть еду, которой наверняка нет, потому что крестьяне, занявшие дома на соседней улице, тоже нуждались в хлебе насущном. Вдобавок к голоду остается риск пожара и антисанитарии, но, возможно…
Мысль додумать я не успела. Дверь неподалеку хлопнула несколько раз, плач ребенка стал громче, сначала я расслышала женские голоса — один визгливый, но неразборчивый, тихий, второй умоляющий, и слова я тоже не разобрала. Затем дверь захлопнулась, и один из голосов отчаянно заметался по всей улице:
— Пусти меня, Аннетт! Пусти, я же родня тебе!
— Проваливай со своим ублюдком! — каркнули ей в ответ грубым старушечьим басом. — Будет она еще тут строить глазки! И не вопи, пока тебя не отправили прямо в пропасть!
— Да будь ты проклята, старая карга, вместе со своей невесткой и сыном! — завопила женщина с улицы, и тут же из множества окон раздалось:
— Заткнитесь, вы, пока нас всех тут не перерезали!
— Чтоб вы сгорели со всем вашим хламом!
— Тебе первой и перережут горло, Жаннет!
Ставни никто не открывал настежь, но ругались из щелей увлеченно. Я чуть высунулась и посмотрела на происходящее: молодая женщина с младенцем, который даже плакать перестал, быстро шла в моем направлении.
Она была мне опасна меньше, чем все остальные, и я буквально выскочила ей наперерез и замахала руками. Женщина остановилась, всматриваясь в меня — фигуру она различила, но солнце, уже взошедшее над домами, слепило ей глаза и не давало убедиться, что я тоже не несу ей угроз.
— Иди сюда! — зашептала я. — Я тебя не трону!
— Да боялась бы я тебя, — ухмыльнулась женщина. Я смогла ее рассмотреть: лет двадцать, вряд ли больше, и — о чудо! — на ней намотано подобие слинга. В руках у нее не было ничего, и это, возможно, было причиной, почему она все-таки подошла ко мне с моей рубахой вместо мешка: все хоть что-то, может быть, нужное. — Ты чего по улицам ходишь? Смерти не боишься или дурной?
— А ты-то куда идешь? — спросила я, отступая и давая женщине протиснуться в проулок. Крики наконец стихли, и я понизила голос: — Да еще с младенцем?
Женщина скривила губы. Она была похожа на булочницу или молочницу, судя по некогда чистенькому чепцу, полненькая, со вздернутым носиком.
— Аннетт, дрянная баба, решила, что я вот этого прижила и явилась к ней совращать ее дебелого сынка, — пояснила она, хотя я просила другие ответы. — А младенец… Да этому младенцу цены нет. — Ее глаза мечтательно прищурились, я нахмурилась.
— Пойдем туда, быстро, — скомандовала я, пока улица опустела, и потянула ее к дому, который покинули мои знакомцы. Шла я уверенно, и женщина последовала за мной, впрочем, выбора у нее не было.
Дверь оказалась не заперта. Я потянула ее, шагнула внутрь. Пахло какими-то травами и спиртом — дом лекаря? Где он сам? Я втащила женщину за собой, прикрыла дверь, настороженно вслушивалась, но до моих ушей не доносилось ни звука. Дом был пуст.
— Это дом Лазаря, — прошептала женщина. — Он еще в первый день сбежал. Нехороший дом. Что тебе здесь нужно?
— Надо его осмотреть, — бросила я, не придав ее словам никакого значения. Нехорошие дома бывают в фильмах ужасов — мы здесь в гораздо более паршивой ситуации. — Я Валер.
— Люсьена, — отозвалась женщина, а я, кинув на пол свою не нужную больше кладь, осматривалась. Прилавок, везде разгром, рассыпаны травы — от них такой запах, опрокинуты стулья, стол сдвинут. Что здесь могли искать? Я пожала плечами, вернулась к двери, с трудом задвинула в пазы засов.
Хороший дом или же нет, здесь достаточно места. Убежище я нашла — даже если с Рошем тридцать-сорок человек, мы разместимся. Уже не такая критичная теснота, как в той каморке — лабазе или амбарчике. Я прошла по залу, пытаясь найти хоть какую зацепку, что могло тут понадобиться тем трем мужикам, да и тем, кто побывал здесь до них, но от моего взгляда ускользали все существующие подсказки. Разве что выглядит посолиднее, чем дом, в котором я нашла себе одежду, а улица, кстати, беднее…
Ребенок опять захныкал. Люсьена выругалась, сняла исторический слинг, принялась разворачивать ткань.
— Мокрый, — сказала она недовольно, кивнув на ребенка. — И голодный. У этой проклятой Аннетт хотя бы невестка кормящая. Вздумала тоже, что мне нужен ее никчемный сын… — Она повернулась ко мне. — Жаль, что ты не кормящая баба, Валер. Больше было бы проку.
Я уже собиралась пройти в заманчиво приоткрытую дверь за прилавком, но меня остановили ее слова.
— Ты ему не мать и не кормилица? — уточнила я. — Откуда тогда ребенок, где его мать?
— Она уже была не
