в его комнате, только не дай бог прикоснуться к тому, что на них находится! Мне пришлось заново усвоить горький урок, когда я совершила непростительную ошибку, решив выставить правильное время на двух механических будильниках у него на столе и прикроватной тумбочке, которые надо заводить вручную. Эти агрегаты сводили меня с ума. Они громко тикали и никогда не показывали правильное время – ни в Лос-Анджелесе, ни где-либо еще. Фрэнк молча, не меняя выражения лица, наблюдал за моими действиями, а когда я закончила, швырнул их один за другим через всю комнату. После этого он начал биться головой о стол.
– Фрэнк, прекрати! – испуганно закричала я, но, к счастью, вспомнила, что к нему нельзя прикасаться – правило номер два, и просто положила руки на то место, по которому он стучал.
Наверное, биться головой о мои руки было не так интересно, как о твердое дерево, и мальчик перестал. На лбу осталось красное пятно, и я могла только надеяться, что оно не превратится в синяк.
– Не трогать мои вещи, – как ни в чем не бывало сказал Фрэнк. – Правило номер один.
– Извини, пожалуйста, Фрэнк. Я виновата. Прошу тебя, не надо больше стучать головой по столу. Это невыносимо.
– Многие так считают, – отозвался Фрэнк. – В частности, мама. Она говорит, что дешевые приемы, с помощью которых я испытываю новые авторитеты, доведут меня до сотрясения мозга.
– Ты меня испытываешь?
– Так считает мама. А я просто пытаюсь спасти свою голову от взрыва.
С правилом номер два тоже возникали трудности. Я имела право напоминать Фрэнку, что надо жевать с закрытым ртом и пользоваться салфеткой, а вот попытку смахнуть без спросу кусочек яйца, все утро провисевший у него на подбородке, он нашел абсолютно неприемлемой. Инцидент с яйцом закончился падением на пол, во время которого Фрэнк умудрился прихватить с собой и меня, после чего последовала сцена с трупным окоченением.
Поначалу я заподозрила, что это малолетнее исчадье ада получило злорадное удовольствие, якобы случайно использовав меня в качестве подушки, чтобы смягчить падение. Однако в тот вечер Фрэнк удивил меня своеобразной попыткой извиниться: поставил на мою прикроватную тумбочку стакан с гардениями, чтобы, как он пояснил, я могла наслаждаться их ароматом перед сном и утром, сразу после пробуждения.
Тогда я решила, что он просто добродушный, неуклюжий мальчик, скорее рассеянный, чем зловредный, который бродит по дому, не помня себя, не только ночью, но и днем. Я не усомнилась в добрых намерениях Фрэнка даже после того, как он взмахнул рукой, описывая траекторию движения аромата к моей подушке, и сбил с тумбочки стакан с цветами – через две секунды после доставки. Мне пришлось срочно перестилать постель, пока вода не впиталась в матрас.
К концу первой недели у нас выработался устойчивый распорядок. После завтрака я занималась уборкой, а Фрэнк выбирал гардероб. Следует отдать ему должное: мой подопечный мог забыть принять душ, умыться или почистить зубы, зато одеваться он умел. Я провела немало прекрасных минут, наблюдая за Фрэнком, который, подобно восхитительной бабочке, вылуплялся из куколки гардероба, расправляя свои дизайнерские крылья.
Правда, после этого следовали самые неприятные минуты, когда я переключала внимание на отвергнутые им наряды, в беспорядке валявшиеся по всей комнате. Заставить Фрэнка вернуть все вываленное из шкафа на полки и вешалки была та еще задача.
– Одеваться как джентльмен – еще не все, – сказала я ему. – Нужно и вести себя соответственно. Джентльмен никогда не допустит, чтобы его помятая одежда валялась на полу.
– Можешь поднять, – не растерялся он.
– Ты прекрасно знаешь, что не могу. Правило номер один.
– Ну, пусть тогда мама.
– Мама тем более не может, она работает над книгой.
Если мальчик продолжал упираться, я прятала в карман пульт от единственного в доме телевизора и говорила:
– Я отказываюсь получать кинематографическое образование, пока ты не сложишь одежду.
Не веря, что неведение может быть благом, Фрэнк взялся учить меня тонкостям кинематографии. Угроза лишить его радости преподавания своего любимого предмета всегда помогала.
Естественно, он сопротивлялся. В один день он мог вести себя, как неукрощенная Хелен Келлер до встречи с Энни Салливан в «Сотворившей чудо»: вырывал ящики комода и расшвыривал их содержимое или рвал на себе волосы и бился головой об стенку, в другой – как мальчик Махатма в «Ганди» – неподвижно лежал на полу, утратив всякую связь с окружающим миром. Если на меня все это не действовало, он рано или поздно сдавался. После выполнения задачи ему требовалось полежать, завернувшись в одеяло и бормоча что-то себе под нос. Постепенно он успокаивался, и мы могли двигаться дальше.
Я старалась сохранять хладнокровие, вспоминая свою мать во времена, когда ей приходилось бороться с моими детскими бунтами. Это выматывало. Я не спала ночами, придумывая хитрые педагогические методы, которые помогли бы научить Фрэнка сдержанности, чтобы не применять к нему силу. Однажды, когда я уже засыпала, мне пришла в голову блестящая мысль. Фрэнк обожает кино. Надо посмотреть с ним фильмы о триумфе самообладания и обсудить их. Фрэнк умен. Он поймет намек.
– Я хочу посмотреть с тобой свои самые любимые фильмы, – сказала я, протягивая ему компакт-диски с «Сотворившей чудо» и «Ганди», как только их доставили.
– Я их не заказывал.
– Знаю. Я подумала, что тебе понравится.
Мальчик с сомнением посмотрел на меня.
– А там есть танцы?
Какие могут быть танцы в фильме о девочке-инвалиде или о тяжелом детстве индийского общественного и политического деятеля?
– Не помню, – слукавила я. – Может, и нет.
– Если не помнишь, значит, они неинтересные.
– У меня не такая хорошая память, как у тебя, Фрэнк.
Я описала сюжеты. Он слушал с серьезным выражением, устремив взгляд в точку между моими бровями, а когда я закончила, сказал:
– Нет уж, увольте.
Признаюсь честно: я сдалась. Мы посмотрели то, что хотел Фрэнк. Обычно он выбирал всякие документальные вещи по типу «Как это делалось», объясняющие, что послужило поводом для фильма, какие актеры сыграли или не сыграли ту или иную роль и почему сыгранные ими персонажи сказали или не сказали то, что было у них на уме. И лишь после этого мы смотрели сам фильм.
Фрэнк не умолкал ни на минуту, мешая мне слушать диалоги пространными объяснениями, как актер может открыть дверь гостиной в одном месте и выйти на крыльцо, которое в реальной, не киношной жизни находится на другом конце земного шара. Как будто я не сидела вместе с ним, пересматривая документальную часть, он объяснял мне, почему та или иная марка автомобиля или герой оказались
