делом успевал посещать дополнительные занятия по химии и математике, английскому и китайскому языкам. Увлёкся даже морским делом. Но с какой бы лёгкостью он ни брался за любое занятие, он с такой же легкостью уходил от него, овладев необходимыми ему знаниями и умениями.
Мне и самому иногда казалось, что Мишка не то чтобы уникум, он какой-то непостоянный. Но я-то знал, что это не совсем так. Так могло показаться только несведущему человеку.
Мишка шёл по жизни легко, да он и сейчас так живёт. Он будто камушки по дороге собирал, идя по жизненной тропе, а разглядев их как следует,бросал на дорогу. У меня ощущение такое было, что он ищет что-то. Правда он и сам не понимал, что же он ищет.
Но разбойником он все равно хотел быть.
Время шло неумолимо, и Мишке исполнилось семнадцать, школа осталась позади. А впереди…
Да, вы верно поняли. Мишка так и остался разбойником. Правда, по пути своего следования по жизненному пути, он стал учителем рисования, но мог с лёгкостью вылечить больного и мог перебрать автомобильный двигатель, и построить дом. Но разбойником он остался, несмотря на свои умения.
Да, он говорил всем своим знакомым, что он разбойник.
Но я всё же уточню, что Мишкин разбойничий пыл стал не губительным для людей, а наоборот, он стал им лекарством. Лекарством от грусти, лекарством для счастья.
То ли и вправду Ричардом он был некогда, то ли слишком большое Мишкино сердце вместило в себя не один мир одного человека. А множество миров многих людей.
Мишка мне самый родной в этом мире человек. И я с радостью вам говорю, что я люблю разбойника. А может, так получилось оттого, что мы с Мишкой очень похожи и в мыслях, и в поступках.
Синий дом
Дом синел и синел. Раньше он был вполне обычным деревянным срубом. И цвет имел, соответствующий дереву. Но потом дом начал синеть. Кстати, вместе с ним синели и его жители.
А жителей в доме было всего-то ничего – старушка лет за сто, да её кот.
Городские поселенцы вначале посмеивались над домом да над его жильцами. А потом стали обходить стороной этот дом. А ну как синь эта привяжется и к ним. Начали опасаться синевы.
Уж на что старушка была добра да мила со всеми, но и это не спасало положения.
Ради справедливости надо сказать, что ни старушка, ни её кот Бася понятия не имели о том, что они меняют цвет. Для них по-прежнему всё выглядело так же, как и лет десять назад. Вполне серый себе дом, вполне чёрная толевая крыша.
Вот и пойми, у кого в глазах синева та видна была.
Но синева эта, охватив дом, на проезжую дорогу не уходила, да и двор был обычным двором, каких в маленьких городах тысячи.
Но в один из дождливых осенних дней в город забрёл добрый молодец, и его потянуло к домику, где жила столетняя бабушка с котом. Он тоже, как и старушка, не замечал его синевы.
Подойдя к дому поближе, он увидел, как из окна на него смотрит кот. Кот махнул хвостом и спрыгнул с окна во двор. И прямо-таки под ноги бросился к путнику.
– Иван, – молвил кот, – тебя-то мы давно ждали. Не один десяток лет караулю уже тебя, а ты всё не йдёшь. Куда ж запропастился ты? Где ноженьки тебя носили?
Выпалив вопросы, кот стал тереться об ноги молодца. И потихоньку подталкивал его ко входу в дом. Тут и старушка вышла на крыльцо.
– Ванюша, мил мой, наконец-то! Заходь, пожалуйста. Милости прошу.
И старушка раскинула руки в стороны, приглашая гостя в дом.
Иван, недоумевая, пошёл к крыльцу. И стоило ему наступить на первую ступеньку, как тут же видение невиданной красы предстало перед его взором. Будто зашёл он в терем на крыльцо суженой своей. А суженая, Настасья-девица, заждалась уж его. Глаза у неё – небеса синие, коса пол метёт, сарафан малиновый, а кокошник весь в жемчугах розовых. А вокруг терема птицы золотые вьются, да человечьими голосами поют песни дивные.
Видение нахлынуло, да схлынуло тут же. Но Иван-то умён. Складывать всё хорошо умеет. Понял он сразу, что дело всё в хитрости старинной, да в заклятии давнем.
Он-то тоже молод не молод – и ему уж сотня годков исполнилась намедни – но не старел Иван. Не брала его хвороба да возраст. Как был на вид молодым, так и оставался им.
Да и старушка тоже узрела то, чего не видали глаза поселенцев городских. И то, что предстало перед глазами Ванюши, тоже созерцала. Но ещё она видела перед собой не молодца юного, а мерещился ей старец древний, взошедший на крыльцо. Старец рослый, убелённый сединами. Но и она понимала, что это лишь заклятие.
Поднялся Иван в дом. Переступил порог – и упали заклятия. Сгинули, будто и не бывало. Стоят посреди горницы девица младая да молодец ясноглазый, а меж ними кот ходит да поет песню свою:
– Говорил я тебе, Настасья,
Говорил тебе, что в ненастье
Будет-будет снята ворожба,
Будет здравствовать любо-судьба.
Жители как будто и не заметили, что дом из синего стал обычным домом-срубом, вполне обычного серого цвета. Но они не заметили и ещё одной очень важной детали. Даже и не детали, а целого ряда изменений в судьбах своих. В городке все поселенцы с поры встречи Настасьи и Ивана стали необыкновенно приветливы. Они будто были подменены в один миг каким-то волшебником. Но они считали это вполне разумным, и даже не обращали внимания на то, что им совершенно не хочется ругаться с лавочником, что никто теперь не говорит ни одного плохого слова ни кухарке, ни дворнику, метущему мостовую. Город зажил любовью и лаской. Путники, прибывавшие в городок на ярмарку или на поиски работы, и сами становились под стать этому городку.
Возможно, синева того странного дома, растворившись, нашла приют в душах жителей городка, и подарила каждому из них широту и прозрачность синей высоты небесной, и засияла та синева в каждом из них любовью. И потому, видать, город стал на вид совершенно обычным, но
