городе Бромберге, много лет выполнял различные «деликатные» поручения фашистской военной разведки «Абвер» и гестапо, в совершенстве выучил русский язык. Сюда майор был переброшен недавно и несомненно принадлежал к какой-нибудь тайной нацистской организации, но категорически отрицал связь с кем-либо. На вопрос, что он делал в костеле, Грюнвальд нагло заявил, что ходил молиться. Долго пришлось с ним повозиться, и под утро я не выдержал.
— Вот что, Грюнвальд, довольно вилять. Если хотите жить, — говорите. Не хотите — расстреляем ровно, — я взглянул на часы, — через десять минут…
Я врал. Самым бессовестным образом врал — никогда бы я его не расстрелял, никто мне таких прав не давал, я просто хотел попугать нациста, нанести ему удар «по нервам», перешел, что называется, в психическую атаку.
«Майор» молчал. Я скомандовал:
— Старшина, вызвать отделение солдат. Этого в расход.
«Майор» вскочил, зашатался. Я подмигнул старшине.
— Ладно, расскажу. Меня перебросили сюда в марте. Задание: выяснить дислокации воинских частей, их номера, вооружение, сеять ложные слухи, — майор замялся.
— Продолжайте, продолжайте.
— Дезорганизация, нарушение связи, паника, провокации…
— Не забудьте про гранату, которую вы швырнули в госпитальный клуб.
— Я имел и задания террористского характера…
— Вот гад! — не удержался старшина.
Я выразительно посмотрел на него, старшина смолк.
Я резко спросил:
— Зачем убили Сибирцева?
— Кого? Простите?
— Лейтенанта Сибирцева, работника комендатуры.
— Клянусь сединами покойной матери — не трогал его.
— Опять изворачиваетесь?
Но Грюнвальд клялся страшными клятвами, что Сибирцева никогда не видел.
— Кто действовал с вами? Ну!
— Вальтер.
— Начальник станции?
— Да, он с нами.
— А еще?
— Пан Иорек — ксендз.
— Как, с вами работал поляк?
— Он такой же поляк, как вы эфиоп. Работает на нас с 1914 года, происходит из старинной прусской семьи.
— Еще кто?
— Были двое. В самолет попал зенитный снаряд. Нас перебрасывали через линию фронта по воздуху…
— Они погибли!
— Так. Все?
Внезапно меня осенило. Я достал из нагрудного кармана записную книжечку Сибирцева и показал Грюнвальду рисунки лейтенанта.
— Что это такое?
В глазах фашиста блеснул страх, он побледнел и испуганно спросил.
— Значит вам все известно?! Боже, я пропал!
Я промолчал. Грюнвальд, захлебываясь, заговорил.
Да, он все расскажет, ничего не утаит. Его и других послал «Стальной шлем» — тайная, широко разветвленная фашистская организация, насчитывающая тысячи членов. — «Штальгельм», — захлебывался словами Грюнвальд, — очень разветвленная, могущественная организация. — Он еще долго перечислял многочисленные фашистские «достоинства» «Стального шлема», говорил о нем с плохо скрываемой гордостью.
«Погоди, — думалось мне, — ударим и разлетится твой „Стальной шлем“ на мелкие кусочки»…
Пришел капитан, сел напротив, не глядя на гитлеровца, спросил в упор.
— Для чего был совершен дневной налет — раньше этого не наблюдалось?
— Военная хитрость, господин капитан, — услужливо ответил Грюнвальд, — маскировка. Мы приметили, что ваши солдаты рыскают по городу и вокруг станции. Вы искали рацию — не так ли?
Капитан кивнул.
— И не нашли, не правда ли?
— Верно.
На утомленном лице Грюнвальда заиграла улыбка.
— Я открою вам ее местопребывание. Но гарантируйте — он немного замялся, — гарантируйте мне жизнь.
Мы замолчали. Грюнвальд задумался, потом махнул рукой.
— Ладно, вшистко едно, как говорят ваши братья-поляки. Все расскажу, а там, как знаете, быть может зачтете добровольное признание.
Грюнвальд говорил почти искренне, немного рисуясь.
— В саду у моего дома. В заброшенном колодце. Он весь травой зарос, там на дне и лежит рация.
— Но ведь вы недавно попали в этот дом?
— Совершенно справедливо. Раньше я возил ее с собой в машине — впрочем, это был бесполезный груз.
— Как так?
— Наша армия давно вышла из радиуса ее действия.
— Вон что, — насмешливо протянул капитан, — вышла, а может ее того, под зад коленкой…
— Что-о? — вытаращил глаза Грюнвальд, — что вы хотите этим сказать? — видимо, немец недостаточно хорошо знал русский язык.
— Как же без рации извещаете авиацию о целях?
— Сигналами с земли.
— Какими?
— Это мне не известно, это не по моей части.
— Очевидно, это по части Вальтера?
Вилли Грюнвальд нехотя кивнул головой.
— Хватит, — сказал капитан, — увести.
Старшина молча подошел к фашисту. Тот испуганно вскочил.
— Хальт, — металлическим голосом буркнул старшина.
— Один момент, одну минуточку.
— За одну минуточку фриц украл Анюточку. Хальт, шкура!
— Подождите, — зачастил Грюнвальд, — я еще хочу сказать, я знаю кое-что о втором рисунке в блокноте…
— Пошли, пошли, — громыхал старшина, — рисуночек.
— Подождите.
Я подошел к Грюнвальду.
— Это интересно. — Я достал записную книжечку Сибирцева, отыскал страницу — хищный оскаленный чертик смотрел на меня с глянца бумаги, рядом чернели две немецкие буквы.
— Что сие означает?
— Это тайна, господин старший лейтенант, страшная тайна, автор ее сам рейхсфюрер СС…
Гиммлер! — Палач, хладнокровный кровопийца, трупных дел мастер, фюрер Освенцима, Бухенвальда, Майданека, лагерей уничтожения и смерти. Хозяин огромной шайки, именуемой гестапо… Я задохнулся, подскочил к Грюнвальду вплотную, сгреб рукой за грудь.
— Говори!..
— Это, как-то, черти, домовые, — ну как это по-русски?
— Говори по-немецки болван!..
— Вервольф! — вот что означают эти буквы.
— Вервольф? Оборотень? Что за дьявольщина?
— Да, да, оборотень, так называются диверсионные группы, которые забрасываются в ваш тыл. Они — диверсанты. Это их эмблема.
— Так эти черти действуют в нашем городе?
— Очевидно. Можно предположить. Нас предупредили перед заброской, что мы будем не одни, возможно, ваш офицер, как вы сказали, Сибиряцкий?
— Сибирцев! Так это они его?
— Возможно. Но больше ничего не знаю, ничего не знаю…
После обеда я пошел к Петеру.
Он только что вернулся с работы и мыл руки прямо в саду.
— Вот что, Петер, у меня к тебе важное дело. Ты помнишь наш разговор?
— Да, товарищ старший лейтенант.
— Ты должен нам помочь.
Я рассказал Петеру вкратце о предстоящей операции и о его задаче.
Петер согласился немедленно.
…Ночь. Тишина. Петер осторожно влез на крышу вокзала, пригибаясь к самой черепице. Ровно в 23.00 старшина с солдатами вошел в кабинет начальника станции, якобы попросить спичек, прикурить. Прикуривали минут пять: у старшины все гасла трубка. За это время я успел вскарабкаться на крышу вокзала и там залечь.
Старшина ушел. Послышалось далекое гудение, так надоевшее за войну.
Вечером прибыли эшелоны с танками, неподалеку формировалась танковая бригада. Значит, цель есть. Значит, будет бомбежка. Из-за трубы показалась взъерошенная тень — это Петер. Я подполз к нему. Самолет был прямо над моей головой, но ракет не видно. Подполз к трубе. Над головой неистовый вой: самолет вошел в пике. Петер схватил меня за руку.
— Смотрите, в трубе огонь!
Я заглянул в трубу.
Ослепительным шаром пылала на дне трубы тысячесвечовая лампа.
Я знал, что огонек папироски летчик может заметить с большой
