двора. Я пошел к госпиталю, нес то, что было мне самым близким, дорогим. Шел, не ощущая тяжести, словно нес невесомое. Сзади, вздыхая, плелся Саша, комкая в руках мою фуражку.
Навстречу дул ветер, ласковый, теплый ветер, он перебирал густые локоны девушки… Спустилась душная, тихая ночь, но успокоения она не принесла.
…Мы с капитаном сидели в моей комнате. Он отечески обнял меня и говорил теплые, душевные слова. Сочувствие человека — великая вещь, тем более на фронте, где все приобретало особый оттенок, особое значение. Я очень был благодарен капитану за заботу.
Послышался такой знакомый, так опротивевший за последние годы сверлящий зуд мотора вражеского ночного бомбардировщика. Заахали зенитки, зажигая в безлунном небе яркие, мгновенно гаснущие фонарики. Что-то засвистело и тяжело ухнуло на землю.
— Привез, окаянный, — встрепенулся капитан, — Значит на станцию эшелон прибыл.
— А может нет эшелона?
Я возразил машинально, думая о другом, просто для того, чтобы что-нибудь сказать.
— Нет. Я твердо уверен — цель для них есть. Зря нашу станцию не бомбят. — Капитан вздохнул, натягивая фуражку с неизменными автомобильными очками.
— Я двинусь, а ты… того, отдохни.
— Спасибо, дорогой Сергей Васильевич, но я пойду с вами — одному оставаться не хочется.
Капитан пожал мне руку. Мы сбежали вниз. Прихватив старшину и нескольких солдат, мы поспешили к станции. До нее оставалось метров триста, как вдруг земля дрогнула — невиданной силы взрыв потряс окрестности. Мы скатились в ров рядом с железнодорожной насыпью.
— Боеприпасы! — покрывая грохот взрыва, заорал мне в самое ухо старшина. — Подбили эшелон с боеприпасами!
Это была правда! Взрывы следовали один за другим. Над нами со свистом и страшным скрежетом проносились осколки.
— Я посмотрю, — крикнул я капитану.
Тот молча погрозил кулаком и поднял на палке валявшуюся старую каску, она зазвенела, как колокол.
— Понял, дурья башка!
Взрывы не прекращались.
Мы пролежали так еще несколько часов. И здесь, именно здесь, в этом ровике, у насыпи, я поклялся во что бы то ни стало отыскать тех, кто свил себе гнездо в этом маленьком городке и принес столько несчастий и нам, и ему. Когда поутихло, мы пришли на станцию. Она почти не пострадала — эшелон догорал на путях.
К себе мы возвратились далеко за полночь. Усталые, закопченные, раздраженные. Хитрый враг водил нас вокруг пальца, а поймать его никак не удавалось. В комендатуре нас ожидала новость. Пришел пакет, в котором сообщалось, что в нашем городке проживает семья известного немецкого антифашиста Вебера, зверски замученного в гестапо. Командование предлагало разыскать эту семью и помочь ей, чем будет возможно.
Капитан хмуро посмотрел на предписание и заявил, что после сегодняшней бомбежки у него исчезло всякое желание помочь кому-либо из немцев. Пусть благодарят бога, что остались целы.
— Да ведь это семья антифашиста, такого же коммуниста, как мы, — резко проговорил я.
Капитан мрачно посмотрел на меня и крикнул:
— Петренко! Заготовь продуктов, — капитан покрутил рукой в воздухе, — одним словом, всяких там вещей, отвезешь со старшим лейтенантом тут одним жителям. Я уж забыл, что штатскому человеку полагается иметь, — добавил он.
— Есть. Отвезти харчи и барахло гражданским, — бойко выкрикнул Петренко. — Разрешите выполнять?
Старшина, ругая Петренко за то, что тот примостился на ящике с шоколадом, сел за руль, и мы двинулись. Ехали недолго, разыскали дом на окраине и квартиру. На стук вышел светловолосый мальчик. Увидев военных, он испуганно отпрянул.
— Петер, — я узнал знакомого, — здравствуй, камрад!
— Здравствуйте, товарищ обер-лейтенант. Вы кого-нибудь ищете?
— Мне нужна семья Вебера!
— Вебера, — удивленно протянул мальчик, — Курта Вебера?
Петер побледнел, немного подумал и решительно произнес:
— Я — Вебер!
— Ты?
— Да. Я его сын!
— Ребята, — обратился я к солдатам, — это он, это его сын.
— Молодец хлопец!
Здоровенные руки старшины обхватили тщедушную фигурку мальчика и подняли ее высоко в воздух.
— Молодец!
Старшина опустил Петера на землю и крепко пожал ему руку.
— Гут! И учти парень — за всю жизнь первому немцу руку жму.
Мы прошли в дом, и я все объяснил Петеру и его матери — бледной, болезненной женщине. После изумленных вздохов и потока благодарностей нас угостили кофе. Повеселевший Петер сидел рядом со мной, ловя каждое слово. Фрау Вебер сушила слезы платочком, улыбалась. Золотоволосая синеглазая малышка лет пяти взобралась на могучее колено старшины и что-то оживленно ему рассказывала. Старшина, знавший по-немецки только слова «Хальт», «Хенде хох», «Вафен хинлеген», беспомощно смотрел на меня, ожидая выручки. Мы позавтракали, поблагодарили.
Петер наклонился ко мне и прошептал.
— Я вам, я сделаю для вас все, не пожалею жизни и, если нужно, отдам ее за дело моего отца, за ваше дело!
Я поднялся.
— За наше дело, Петер. За нашу победу. За победу над фашизмом!
Петер с чувством потряс мне руку.
Я оглянулся. У окна стоял, выпрямившись во весь свой богатырский рост русский солдат, осторожно держа на руках немецкого ребенка. Червонные кудри малышки касались разгоряченного лица старшины, сплетались с его залихватским чубом.
Окно было распахнуто, солдат и девочка смотрели вдаль, откуда из-за зубчатой синей кромки гор поднималось сияющее, вечно живое солнце. Они смотрели на восток.
…В маленькой великолепно обставленной комнате, некогда служившей гостиной, мы с капитаном допрашивали «майора». Теперь с трудом в этом человеке можно было узнать того лощеного офицера, роль которого этот тип разыгрывал. Красноглазый, кислолицый, весь какой-то опустившийся, словно проколотый пузырь, «майор» был жалок и отвратителен. Он понимал, что его песенка спета, он решил фальшивить до конца, чтобы избежать расстрела. «Майор» изворачивался, лгал не краснея, выдумывал фантастические истории. Мы терпеливо выслушивали его, изредка поправляя завиравшегося гитлеровца, что мгновенно приводило его в ярость.
Но главного «майор» не выдавал — цели своей шайки, имена и приметы соучастников. Наконец, нам это надоело.
— Слушайте вы, сын холеры и чумы, — загремел капитан, — долго вы будете путать черное с белым и кислое с пресным?
«Майор» привстал, пораженный столь неаристократическим вступлением.
— Сиди! — старшина спокойно опустил ему кулак на плечо, так что стул под «майором» едва не ушел в пол. — Душу выну!
— Майн Готт! — вскрикнул испуганный майор. — Я все скажу.
— Говорите, — приказал я.
— Я действительно майор, — торопливо забормотал задержанный и вдруг задрожал: это зашевелился в своем углу старшина. Он был хмур, необыкновенно внимателен и по глазам было видно, что старшина готов к немедленным, решительным действиям, и не удивительно — он первый раз в жизни своими глазами видел настоящего шпиона.
Этот тип действительно оказался майором — майором войск «СС». Звали его Вилли Грюнвальд. Он окончил офицерскую школу в
