— Такая только один раз приходила, когда мы еще крепко спали все. Ей тетки сказали, что надежды нет, и она ушла.
— Плакала?
— Нет. Она спросила, «Точно нет?», и все.
— А откуда ты знаешь, что она приходила, если мы спали все?
— Так я, наверное, не крепко спала и потому видела все.
Опасаясь, что разговор дойдет до наших с ней «не крепко спала», я поспешила прервать их занимательную беседу. Ребенок был отправлен умываться и одеваться, а сама я приступила к осмотру дел рук своих.
Ну, что? Лежал мой супруг ровнехонько, фингалом светил ярко, распухшим носом сопел почти грозно. Затыкаться видимо не собирался.
— Чем тебе ребенок помешал? Боишься за свои секреты?
— Да… Вдруг она расскажет тебе, где у меня запасные памперсы лежат.
— Язва. Какая была, такая и осталось. Тебя ничто не изменит.
— Правильно. Все только еще хуже стало. Теперь я, как и ты, на всю голову стукнутая. Вот отпинаю тебя сейчас и ничего мне за это не будет. У меня теперь психика нестабильная, мне голову беречь надо, а я вчера из окошка выпала! Представляешь? Ты лучше скажи мне, у тебя идеи не появились? Как мы, а точнее я, тебя поднимать буду? Молчишь?
Не знаю, что я хотела от него услышать, но точно не тихое, смущенное.
— Лен… Я в туалет хочу, и пить, — грубить и насмехаться мне резко расхотелось. — Может я смогу с твоей помощью встать?
— Ну, давай попробуем. Только если ничего не получится, не злись.
И мы попробовали. Задействовали все, что только можно: скамеечку, инвалидное кресло, медицинские ходунки и меня как основное средство передвижения. Сначала я его прямо на матрасе перетащила с горем пополам к дивану. Посадила, позволяя его спине опереться. Затем был героический рывок сантиметров на тридцать вверх. Он упирался руками в ходунки, а я, встав за его спиной, обхватила его под мышками. Раз… И мы уже на скамеечке, подставленной в нужное место Василисой. Следующим этапом был диван, а потом и кресло.
Все оказалось не так плохо, как я думала. Не зря я по нескольку часов в день истязала его массажем. С туалетом и даже с купанием у нас все получилось, вот только его кровать нам после этого подвига пришлось делить на двоих. Как только я его на нее уложила, так больше уже ничего не смогла. Поздним завтраком нас на ней же кормил ребенок.
И вообще, такой «завтрак в постель» у меня был впервые. Зато бутерброды и чай в этот день были просто божественными. В обед меня хватило на еще один поход в туалет и суп, разогретый в микроволновке. К вечеру мы приноровились к новым жизненным обстоятельствам и уже на следующий день жизнь начала налаживаться. Над кроватью Кирилла появились дополнительные поручни, и дочка приступила к работе тренера. Массаж и уколы я ему еще делала, кушать и мыться помогала, а вот памперсы, к моему огромному облегчению, стали историей. К концу недели моему муженьку заметно полегчало. Сил прибавилось. Ложка из рук больше не выпадала, в кресло, ванну и туалет перебирался самостоятельно. Вот только между собой мы почти не разговаривали, и если бы не Василиса, то тишина стояла бы гробовая.
Чем мы занимались? Мы с ребенком по-прежнему учились читать, играть на пианино, разговаривали на французском, готовили, пекли пироги, ходили на скалодром, а он внимательно за нами наблюдал. Как ни предлагали мы ему прогулку, но уговорить «прокатиться» в кресле в парк, так и не смогли. Ответ всегда был один — «Как только смогу, выйду на своих ногах».
К концу второй недели у нас наконец-то состоялся ночной разговор по душам.
Глава 10Заканчивая мыть посуду после ужина, я уже предвкушала увлекательное путешествие по сети и несколько благодатных часов единения с самой собой. Неугомонное солнышко уже посапывало в своей кровати в обнимку с любимым медведем. Муженек, получивший очередную порцию уколов, тоже должен был отбыть вскорости в след за ней. Казалось никто и ничто не могло, помешать мне. Но это я так думала и желала. Кирилл так не думал. Он решился на разговор и мои желания, судя по всему, его не интересовали, потому, как, не успев отложить на раковину кухонную губку, я услышала за спиной:
— Нам нужно поговорить, — заявил мой убогонький, пришлепавший на кухню на своих двоих, и тяжело опустившийся на стул. — В тот день, в машине, мы ссорились, — продолжил он, не собираясь видимо дожидаться моего согласия на разговор. — Разговор шел о разводе и ты, поверь мне, была согласна на него. Не устраивали тебя только его итоги. Ты соглашалась оставить мне Ваську, но не соглашалась оставлять долю в квартире, оформленной сейчас на мою мать. Я же настаивал на том, что ребенок останется со мной, а твою часть квартиры мы оформим на нее, это примирило бы мою мать с ее присутствием и обезопасило бы ребенка от ее интриг. Моя мать не святая, но она моя мама, и я не позволю тебе обижать ее. В отличие от тебя она не отказалась от меня, вырастила одна, не бросила.
Успев очень близко познакомиться с его мамочкой, я не выдержала и встряла в его монолог.
— Конечно, вырастила. Времена-то какие были? Попробовала бы она тебя бросить. Ее родители, воспитанные в духе коммунизма, ей бы все глазоньки повыколупывали за это.
— Оставь мою мать в покое! Чтобы она для тебя не делала, ты всегда была недовольна. Ничему не хотела учиться. Работать тоже не хотела. Это из-за тебя мне пришлось бросить институт. Это из-за тебя в доме вечно не хватало денег. Из-за тебя Василиска растет такой болезненной и нервной! Из-за тебя я никак не могу построить жизнь с хорошей, любящей меня девушкой. На момент аварии она уже была беременной, и теперь я даже не знаю где она и что с ней? Мы собирались стать семьей. Она согласна была принять мою дочь, стать ей настоящей матерью. Все портила ты!
— Так кто тебе мешает строить новую семью? Звони своей красавице. Пусть приезжает и забирает тебя себе. А я в приданное кровать тебе навороченную вместе с памперсами подарю. И шмотки, что купила тебе, тоже зажимать не стану. Да и карточку отдам. На… — пенсионная карточка Кирилла Крафт перекочевала с холодильника на стол. — Забери. Не сможешь связаться с зазнобой, звони матери. Пусть забирает тебя. Дочь не отдам. Ты не работаешь. Содержать тебе ее не на что. Вот оформишь на нее часть квартиры. Приходи с документами на руках. Поговорим.
Я рисковала, но почему-то была твердо уверена в том, что делала. Никогда его мать не оформит на Василиску часть своей квартиры. Тем более, что половину денег за эту часть я с нее уже отжала. Доказать, что деньги эти были отданы ею именно в уплату за жилье, она не сможет, а значит тем более ничем делиться не будет.
— Ты тоже нигде не работаешь. Живешь на мои деньги. Уйду я, и чем ты будешь платить за эту квартиру? Насколько ты ее сняла? За какой срок заплатила?
— Для того, чтобы снять эту квартиру я устроилась на работу в элитный конный клуб и получала зарплату в три раза большую, чем размер твоей пенсии. Бросить ее пришлось только из-за тебя. Василиска очень хотела, чтобы мы забрали домой ее любимого папочку. И мы забрали тебя. Я считаю, что все свои бывшие прегрешения уже искупила, ухаживая за тобой, поднимая тебя на ноги. Даже врачи не делали в отношении тебя никаких положительных прогнозов. Но вот он, ты, сидишь здесь передо мной и качаешь права. А это значит только одно… Я больше тебе ничего не должна! Ты уйдешь. Василиску устрою в садик, потом в школу. Мне обещали, место в том клубе, в случае если я соберусь вернуться. Вернусь. Начну жить. Не знаю как тебя, а меня авария изменила. У нас с дочкой теперь все будет хорошо. Мы сможем выжить и без тебя. А вот ты со своей кралей и ребенком в квартире твоей мамочки попробуй выживи.
