— Знаешь, милая, мне иногда кажется, что ты не кошка. Вернее, не так. То, что ты не кошка, это и ежу понятно. Но я порой реально думаю, что ты просто заколдованная принцесса какая-то.
Жертва неведомого злого колдуна утвердительно мурлыкает и уже более благосклонно потирается о мою щеку.
— Пойдем-ка мы с тобой сообразим что поесть. Эх, жаль, ты не сможешь оценить тот офигенский пирог с капустой, который мне сегодня испекла Гаечка.
— Мря? — уточняет Шамани.
— Ага, она самая. Правда, славная девочка?
Кошка спрыгивает с моих рук и идет на кухню, по дороге громко соглашаясь с моим утверждением.
— Вот и я говорю. А раз тебе понравилась, так вообще ошибки быть не может.
— Мрау? — останавливается подруга и вопросительно смотрит через плечо, мол отчего же ты не с ней сейчас разговариваешь, а со мной, бестолковый мальчишка?
— Ну, потому что… Знаешь, в ней чувствуется какой-то странный надрыв что ли. Как у того, кого что-то ранило. И это место все еще болит. Вот и боюсь ненароком задеть или боже упаси сорвать совсем свежую корочку. Вдруг кровь опять пойдет?
Шамани останавливается, словно задумавшись над моими словами, садится и обвивает стройные лапки длинным изящным хвостом, пристально уставившись мне в глаза.
— Да, почти как у тебя когда-то, моя хорошая. Но я был терпелив и очень аккуратен с тобой. Разве я был не прав?
Кошка совсем по человечески вздыхает, будто тоже вспомнила печальные обстоятельства нашего знакомства, и согласно жмурится.
— Ладно, что это мы о грустном на ночь глядя? Давай уже ужинать. Что ты мне сегодня приготовила, хозяюшка? — я открываю почти пустой холодильник, где твердо держит оборону перед наступающим разгрузочным днем сиротливая бутылка позавчерашнего кефира и прячется, как колобок в оголодавшем зоопарке, одно яйцо. И я точно знаю, что в шкафчике у меня где-то еще есть мука. Живем!
— Ай да молодец, Манечка. Обожаю твои знаменитые оладушки из топора.
Пока я взбиваю тесто, Гаечка Лиза все не выходит у меня из головы. Такая юная еще, явно не старше двадцати двух лет, хотя она может выглядеть и моложе, благодаря своей искренности и естественности. Такая хорошенькая, и с такими грустными глазами. И я, в силу своей профессии и вынужденности общаться с большим количеством самых разных людей, давно уже научился отличать фальшивые маски “кроткой девы в беде” от настоящей, тщательно скрываемой тоски и горя.
Так кто же такого солнечного зайчика осмелился ранить?
Глава 7
Так странно, что мелкий моросящий ноябрьский дождик сегодня совершенно не вызывает приступов тоски и уныния. Ну дождь, ну низкое небо, ну ветер. Но ведь это и естественно для ноября в наших краях. Зато на газонах вовсю зеленеет трава, а дороги не скользкие, как в это время где-нибудь в средней полосе или, тем более, в Заполярье. И все равно пахнет морем, а на клумбах, даже городских, полным-полно ярких цветов. И зачем тосковать, если осталось совсем немного до тех дней, когда витрины и площади начнут украшать новогодними елками, а предпраздничная суета и атмосфера приближающегося любимого праздника закрутят в своем вихре приятных хлопот.
Вот мне интересно, а ветеринарную клинику сотрудники как-то украшают перед праздниками? А отмечают своим коллективом… ну, не знаю, в каком-нибудь кафе или у кого-то дома? Или, может, просто собираются в той маленькой комнате, где у них стоит кофемашина. А в новогоднюю ночь тоже кто-то дежурит? Может, из тех, у кого нет семьи или не с кем встретить Новый год?
— Ау, Лизок, ты с нами? — строго вопрошает Анфиса, глядя на меня из-под приспущенных на переносице стильных очочков. — Я задала тебе вопрос, изволь ответить, как будто ты на экзамене.
Я спохватываюсь, вынырнув из своих мыслей, приобретших странное направление, примерно складываю на коленях руки и сосредотачиваюсь на ответе.
— Итак, мышечные ткани — это группа возбудимых тканей, различных по происхождению и строению, но имеющих сходную функцию — способность к выраженным сокращениям. Общими функциями мышечных тканей являются: сократительная, защитная, формообразующая, терморегуляция, трофическая.
— Молодец, все верно.
Анфиса кивает, роясь в холодильнике, и достает из него высокую банку темного стекла. Открывает ее, берет медицинский шпатель и требовательно протягивает ко мне руку:
— Дай мне свое запястье, хочу проверить твою реакцию на одну чудесную масочку. Ага, вот так. Аккуратно, не сотри. Чуть-чуть будет печь, кожа сперва покраснеет и этот цвет сохранится около двух часов. А вот завтра посмотрим. Если местного раздражения не будет, то сделаю тебе перед Новым годом несколько процедур, чтобы подпитать и освежить кожу лица. Ага. Что там у нас дальше? Так, это было, это было… э-э-э… — она подглядывает в список вопросов и продолжает, — Вот! А выдай мне… классификацию мышечных тканей. Принц, фу! Не мешай Лизе. Она готовится к зачету.
Да. Готовлюсь. И все, ну, почти все это — благодаря Гавриловне.
Эта женщина стоит в моей жизни особняком. И я не зря сказала Юле, что Анфиса моя подруга. Самая настоящая. Только намного старше, мудрее и опытнее. Но подруга.
Она никогда не позволяет себе нравоучений или проповедей в стиле “вот в наше время”, которыми нет-нет, да и грешат мои дядя с тетей. Тем более не накидывается с безосновательными упреками, как мать с отчимом, которых я вижу в лучшем случае дважды в год и даже рада этому. Она лишь улыбается, наливает мне свежесваренный ею в медной джезве кофе, придвигает вазочку с шоколадными конфетами ручной работы и потчует байками из своей жизни.
И байки эти, смешные о ее собаках, из которых Принц уже третий, страшные о военном детстве или удивительные о ее бывших клиентах, которым она буквально спасала не только лица, но и судьбы, стали для меня своего рода короткими поучениями, как надо или не стоит поступать в той или иной ситуации.
— И вот знаешь, смотрит на меня этот генерал — боевой, заслуженный, прошедший войну, и говорит: “Не попадешь в вену с первого раза — в этой палате больше ноги твоей не будет!” А я перед ним, ну что тот Принц против дога, но гонору-то ого-го сколько. И я ему отвечаю: “А спорим попаду? Тогда вы и остальным скажете, чтобы перестали носы свои генеральские от Анфисы Гавриловны воротить”. И представляешь, я ведь эти вены глазами иногда даже не видела, так глубоко они прятались, а все равно попадала. Рука у меня такая легкая. Была. Не то что сейчас. Эх.
Госпожа Светлозерская родилась за три года до начала войны. И детство у нее было не сахар, и оккупацию она пережила, еле выкарабкавшись после тифа, и родителей потеряла тогда-же, в те страшные годы. Воспитывала ее бабушка, как могла. Экономили на всем: на дровах, на одежде, которую и одеждой-то не назовешь — так, шитое-перешитое, ношеное-переношенное всей улицей, и, конечно же, на еде.
— Бывало, крапивы бабуля нарвет, меня за диким чесноком на пустырь или, если повезет, таким же диким щавелем пошлет, горстку муки, чтобы загустить, заболтает, то и ели. А уже если соседка яйцо свежее даст, чтобы болтушку туда запустить, так вообще праздник был. И ничего, выжили.
