говорит Девон, работая над другим запястьем. — Можно ли мне его осмотреть?
Я нахмурила брови.
— Прости?
— Мальчик. У него красные щеки, но он немного бледный, — продолжает он.
Я бросаю взгляд на Линкольна. Свободной рукой я прижимаю ладонь к его щеке, а затем тыльной стороной ладони ощупываю его лоб. Его кожа была горячей на ощупь. Несколько минут назад он был в порядке.
— Да, ты можешь его проверить.
Я кладу только что забинтованные руки на колени и смотрю, как врач обходит кровать и подходит к Линкольну. Я встаю, убирая поднос с пустыми тарелками, и мне в голову приходит идея. Дверь была слегка приоткрыта, в коридоре за ней было тихо.
Когда Девон повернулся ко мне спиной, я быстро нагнулась и схватила пустую тарелку, на которой лежал мой тост.
— С ним все в порядке? — спрашиваю я, подходя к тому месту, где он стоит, нависая над моим сыном.
— Может быть, просто легкая лихорадка, — тихо говорит Девон, прежде чем встать и повернуться. Я не даю ему шанса отреагировать, когда замахиваюсь тарелкой, разбивая ее о его голову.
Он тяжело падает, а я хватаю Линкольна, притягиваю его к себе, хватаю ножницы из аптечки и бегу к двери. В коридоре пусто, но я не останавливаюсь, а бегу, крепко держа сына, пока ноги несут меня вниз по лестнице. Где-то на нижнем этаже я теряюсь.
Я слышу знакомые звуки работающей кухни, оживленно переговаривающихся голосов, поэтому избегаю их, сворачиваю в другой коридор и выхожу в большое фойе, где мои ноги скрипят по полированному мраморному полу. Передо мной — стеклянная стена, выходящая в круглый двор, уставленный дорогими автомобилями и пышным зеленым газоном. Я почти замираю, когда вижу открывающийся вид. Бесконечные мили океана, солнечные лучи падают на его поверхность.
Дверь находится прямо впереди.
— Стой!
Раздается рокочущий голос, не Габриэля, как я поняла. За последние двадцать четыре часа я как-то привыкла к его глубокому баритону. Это был другой голос, тот, который можно узнать сразу, с легким акцентом, который говорит о том, что человек родился не здесь. Я не могла понять откуда он, поскольку это был недостаточно сильный звук, чтобы определить его национальность.
Я не останавливаюсь, моя рука обхватывает ручку двери, и я дергаю ее, благодарная за то, что она поддается, но незнакомый человек успевает схватить мое тело, и моя первая мысль — защитить Линкольна.
Я обхватываю сына покрепче, и кто бы это ни был, он оттаскивает меня от двери.
Я сопротивляюсь изо всех сил, поднимаю ножницы, которые украла у Девона, и ударяю ими вперед. Они прорезают плоть, но я не вижу, куда попала.
Мужчина шипит от боли и отпускает меня.
Я чувствую кровь на своей руке, но у меня нет времени что-либо проверять. Я бегу к двери.
— Амелия!
Это был Габриэль.
Меня снова останавливают и крепко держат, когда что-то твердое упирается мне в голову. Пистолет.
— Не двигайся, — говорит уже другой незнакомец.
Я сглатываю, от страха сердце колотится в груди, как загнанный в угол зверь.
— Если вы собираетесь убить меня… — шепчу я. — Позаботьтесь о том, чтобы кто-нибудь поймал моего сына, когда я буду падать.
— Двигайся, — приказывает он, сильно вдавливая дуло пистолета в мою голову, чтобы запугать меня. Я поворачиваюсь и вижу, как по лестнице спускается Габриэль, а за ним — очень взбешенный Девон, по лицу которого стекает кровь от полученного удара. Он пристально смотрит на меня.
Я перевела взгляд налево и увидела мужчину, который держал оружие. Темные волосы, темные глаза, но он не выглядел рассерженным. Он выглядел заинтересованным.
— Атлас, — приказывает Габриэль громким, властным тоном. — Убери пистолет от ее головы.
Он только сильнее прижимает его ко мне.
— Атлас!
Я чувствую, как человек, которого я теперь знаю как Атласа, придвигается к моему уху.
— Ходи и оглядывайся, — он говорит это так тихо, что никто его не слышит, но предупреждение звучит громко и отчетливо.
Этот человек был опасен. Смертельно опасен. Я не шевелюсь, пока пистолет не убирают от моей головы. Когда это происходит, Атлас быстро отходит в сторону, и устремляется к тому, кого я порезала.
— Я в порядке, брат, — говорит он Атласу, не сводя с меня глаз.
— Девон, — приказывает Габриэль. — Присмотри за Ашером. Атлас, убирайся к чертовой матери.
Я начинаю отступать, на цыпочках пробираясь к двери.
— Думаешь, тебе удастся сбежать? — Габриэль замечает движение. — Ты окружена, leonessa, тебе некуда бежать. Некуда.
— Я ненавижу тебя, — я сплюнула.
Его рот кривится, когда он говорит: —Я это вижу, — его взгляд падает на моего сына.
— Держись от него подальше.
Я смотрю на Ашера, теперь уже без Атласа. Он с любопытством наблюдает за мной, не обращая внимания на рану, которую я нанесла ему. Он бросает на меня взгляд и улыбается уголками губ. Это заставляет нервничать.
Он был привлекательным, разрушительно привлекательным, с густыми темными волосами и карими глазами, с загорелой кожей, и чисто выбритым лицом. Он был немного похож на Габриэля, едва уловимо, но это было так. Вот так я и поняла, что они как-то связаны.
Его взгляд скользнул к чему-то позади меня, прежде чем рука легла на мой позвоночник, подталкивая меня вперед.
— Отстань от меня! — я взвизгнула, делая шаг в сторону, но тут же была схвачена за руку.
— Причини ей боль этой рукой… — рычит Габриэль. — И ты потеряешь ее.
Он обращается к тому, кто меня держит. Человек тут же ослабляют хватку, но толкает меня вперед, когда Габриэль встречает меня на полпути.
Я напряжена, горячая и потная, адреналин заставляет мое сердце биться в горле, кровь шумит в ушах. Я вздрагиваю, когда он поднимает руку — инстинктивная реакция на то, что мужчины поднимают на меня руки. Он делает паузу, нахмурив брови, прежде чем продолжить, и я готовлюсь к боли, которая так и не наступает.
Его палец проходит под моим подбородком, заставляя меня поднять голову.
— Ты не можешь бежать, Амелия.
— Я ненавижу тебя.
Кто-то хихикает, но я не смею отвести взгляд от огненно-ореховых глаз, стоящих передо мной.
Красота может обезоружить, и если бы я позволила себе это, то красота Габриэля погубила бы меня. Он был создан для развращения одной только внешностью: высокие скулы с глубокими впадинами и твердая линия челюсти, которая казалась достаточно острой. Низко посаженные брови над ореховыми глазами, которые казались больше золотыми, чем какими-либо другими, цвета бурбона, и обрамленные густыми черными ресницами. Он обладал жестокой красотой.
— Тогда, полагаю, наше время вместе будет интересным, — мягко размышляет он, надавливая большим
