бросается к нему, но путы удерживают ее руки над головой и тело в основном прижатым. Она вскрикивает, когда путы впиваются в чувствительную, израненную кожу ее запястий. Но она продолжает бороться, продолжает тянуть, да так сильно, что открываются старые раны и кровь просачивается сквозь белую марлю.
Оставив ребенка там, где он есть, свернувшегося калачиком и спящего, я подхожу к Амелию, заставляя ее лечь нормально и не дать ей разорвать кожу на запястьях. Я сомневался, что она остановится.
Она смотрит на меня с огнем в глазах.
— Я убью тебя, — клянется она.
— Сейчас, сейчас, leonessa, — шепчу я, потянувшись к одному из узлов на веревке. Я медленно развязываю его, удерживая ее запястье, а затем перехожу к другому. Она не сводит с меня глаз, пока я развязываю, наклоняясь над ней так, что мы оказываемся нос к носу. Мышцы ее челюсти напрягаются, когда она скрежещет зубами и дергается, пытаясь освободиться.
— Если ты будешь плохо себя вести, я просто снова свяжу тебя, — обещаю я. — И я заберу его. Я имею в виду ребенка, — она затихает. — Хорошая девочка.
Я медленно ослабляю хватку, ладони влажные от ее крови, но она не сразу пытается схватить меня за горло. Я отступаю назад, давая ей свободу действий, и она не теряет ни минуты. Она хватает мальчика, осторожно поднимает его и прижимает к своей груди. Она делает это, уткнувшись лицом в его макушку. Он ерзает и вздыхает, но вцепляется в нее руками, обнимая ее также крепко, даже во сне. Она обхватывает его всем телом, защищая от меня и используя свое собственное тело как барьер.
Это была женщина, готовая пожертвовать всем.
— Уходи, — шепчет она.
Я не собирался спорить.
С окровавленными ладонями я ухожу от них, не оглядываясь, и впервые за все время сомневаюсь в каждом своем шаге, который привел меня сюда.
Привлекать посторонних было рискованно. Мы не стали этого делать. Это была семья и те, кто работал с нами на протяжении многих поколений. Мы не доверяли никому другому, а предательство случается слишком часто, чтобы она могла просто остаться.
Достаточно одного промаха, одного секрета, переданного не тому человеку, и мы можем потерять все.
Но были способы остановить это.
Два способа не дать ей заговорить, если представится такая возможность.
Первый я уже доказал, что не способен на это по причинам, которые я не собираюсь оценивать, а второй… о втором я никогда не собирался думать. До сих пор.
Передернув плечами, я направился в кабинет, а не в спальню, открыл ноутбук, чтобы набросать письма, которые нужно было отправить, и приступить к работе. Выбора не было. Другой альтернативы не было, и Амелия Дойл больше не должна была быть ничьей проблемой, кроме моей.
***
Амелия
Я крепко обнимаю Линкольна, вдыхая его знакомый, согревающий запах. Это был дом. Мое сердце. Моя душа. Он крепко спит, его легкое похрапывание похоже на музыку, а ровный стук его сердца отражается от моей груди. Он был в полном порядке, никаких травм, никаких признаков пренебрежения или жестокого обращения, о которых я беспокоилась.
Как я могла поверить, что эти люди знают, как заботиться о ребенке, которого они только что украли?
Кровотечение на запястьях остановилось, но они болели, я чувствовала, как кожа под ними горит, как бинты натирают больную плоть. Мне нужно было выбираться отсюда. Я должна была взять Линкольна и бежать. Убежать далеко-далеко, чтобы они никогда больше не смогли нас найти.
Мне не придется беспокоиться ни о Сэйнтах, ни о своей собственной семье.
Мы могли бы просто исчезнуть. Уехать из страны и начать все с чистого листа.
Я прижимаю Линкольна к себе чуть крепче, моя душа успокаивается, когда он рядом, но я не могла ждать. Мы должны были уехать как можно скорее.
Но после того, как я сплю. Я сворачиваюсь калачиком вокруг своего мальчика, прижимаясь к нему так крепко, как только возможно. И хотя сон мой беспокоен, мне удается вернуть часть энергии, которую высосали из меня последние двадцать четыре часа, и если я хочу, чтобы побег был успешным, мне нужен любой отдых.
Я просыпаюсь от яркого солнечного света, бьющего в окно, тепло лучей заставляет пот выступать на моем лбу. Линкольн сидит рядом со мной, его ухмылка мгновенно расплывается, когда он видит, что я проснулась. Он тычет палец мне в лицо, на его щеках появляются ямочки, и он улыбается еще шире.
— Привет, малыш, — шепчу я, привлекая его к себе. Я не была настолько глупа, чтобы поверить, что все будет легко, моя жизнь была сплошной чередой плохих событий, но не более.
Мой желудок громко заурчал, и я поняла, что Линкольну тоже скоро понадобится еда. Я не могла определить, сколько сейчас времени, но, должно быть, еще рано, и нас окружала тишина. Медленно поднявшись с кровати, я на цыпочках подошла к двери. Она, конечно, была заперта, но я прижался к ней ухом. За ней слышатся приглушенные шаги, но голосов нет.
— Эй? — зову я, и шаги прекращаются. — Ау? — кричу я снова, когда проходит минута.
Тихий шепот доносится до меня, прежде чем эти шаги удаляются, все дальше от меня.
Я потягиваюсь и оглядываюсь на Линкольна, который играет с перышком, выпавшим из подушки.
Дверь внезапно открывается, и я с воплем отпрыгиваю назад, обнаружив вошедшего доктора.
Он оглядывает меня, затем Линкольна.
— Кажется, я просил вас успокоится.
— Как будто я буду тебя слушать.
Он ухмыляется.
— Я принесу поесть.
— Пожалуйста, — киваю я.
Он мягко улыбается и снова уходит, закрыв дверь на ключ.
Я вздыхаю: еда, лечение, побег. Мы можем это сделать.
Еду приносит не Девон, а женщина, которая, как я предполагаю, работает у Габриэля. Она вносит поднос с едой и быстро уходит, после чего дверь снова запирается.
Я беру еду и несу ее Линкольну, убирая тосты и джем от каши и передавая ему неоново-зеленую пластиковую ложку. Он поглощает ее вместе с молоком, а я медленно ем тост и потягивая апельсиновый сок, который они предоставили.
Уже после того, как мы закончили, снова появляется Девон с аптечкой в руках.
— Хорошо, что у тебя появился аппетит, — комментирует он, ставя набор на край кровати. Я молчу, даже когда он поднимает мои забинтованные запястья и начинает разворачивать марлю. Я шиплю, когда материал цепляется за кожу и сдирает ее.
Девон не морщится и не говорит, просто вытирает следы крови, а после втирает в порезы мазь и крем.
— Он выглядит немного покрасневшим, — тихо
