class="p1">Утром домработница передала мне записку:
«Марина Андреевна!
Очень прошу Вас приехать сегодня в мой офис в 16 часов. Мне нужно с Вами поговорить. Разговор отложить не могу. Вечером, не возвращаясь домой, улетаю на две недели.
Спасибо.
С.»
* * *
Егор слушал музыку.
Андрей вёл машину. Я поглядывала в зеркало, но почему-то оно оказалось повёрнутым таким образом, что глаз водителя не было видно, только губы и подбородок. Может быть, я сижу не так, как обычно?… Да нет, место то же… Я попыталась чуть-чуть сгорбиться — выше носа водителя ничего увидеть не получалось.
Поёрзав, я остановилась на губах Андрея: пусть будет. Зато можно смотреть на них, не отводя взгляда.
Мне нравились его губы. В них виделось что-то… что-то французское. Особенно, когда он говорил. Впрочем, нет, вот так — сомкнутые — тоже…
Я попыталась представить себе, как они целуют женщину. Ничего не получилось… Для того чтобы представлять себе такое, нужно уметь влюбляться. Нужно хотя бы уметь видеть в мужчине мужчину. А я давно уже стала… как выразилась моя Элка, гендерно-нейтральной… Как арктическая пустыня…
* * *
Мы вышли вместе с Егором. Первый урок у него — мой.
Прямо не знаю, что делать: на каждом уроке — и по русскому, и по литературе — начиная со вторника, мальчишка просится к доске. Других желающих нет, приходится вызывать его.
Справилась в учительской: как по другим предметам? Общая тенденция роста оценок по гуманитарным дисциплинам. Математика, химия — средне, а вот по физике — пятёрки. Попытала физика, встретив его вчера в коридоре: не завышает ли он Егору оценки?
Дело в том, что папа Егора — один из основных доноров школы, и я опасаюсь, что за материальные даяния ему будут платить завышенными оценками сына.
Физик обрисовал картину так. У моего подопечного живой, экспериментаторский ум, расположенный к абстракции и парадоксу, но пониженная способность к точным наукам. Ставить по физике тройку за то, что парень не силён в формулах, но при этом изобретает новый опыт для определения теплопроводности жидкостей, он, Евгений Моисеевич, не может и не будет!
— Вспомните двоечника Роберта Вуда! — Возбуждённо говорил он мне. — Да того же Эйнштейна!.. Он ведь тоже не из отличников!
И физик напомнил мне фразу великого учёного — её я знала очень хорошо. Эйнштейн сетовал на то, что современные — современные ему! — методики преподавания душат святой дух исследования, который нуждается в свободе, а не в принуждении, и что без свободы этот дух непременно зачахнет. Печально, что эти слова вот уже полвека остаются актуальными…
Кроме всего прочего, Евгений Моисеевич заметил, что в этом году Егор стал прилежней относиться к учёбе вообще. В предыдущие годы он был более спонтанным: есть настроение или интерес — пятёрки, нет такового — ставьте двойки, мне чихать.
Я поблагодарила учителя за информацию.
Прочие подробности узнаю на родительском собрании.
* * *
После своего урока я решила побыть на воздухе — последние тёплые деньки. Скоро зима, которая вот уж не первый год стала нагонять на меня если не тоску, то грусть. Хотя с моей новой жизнью, похоже, не до мерехлюндий будет…
Я спустилась к реке и побрела по набережной.
Что там босс хочет мне сказать? Разговор, похоже серьёзный, а не просто указания на время отсутствия — в этом случае хозяину достаточно телефона или листа бумаги и ручки. Что-то случилось?… О его отъезде я знала ещё во вторник, так что поездка запланированная. «Разговор отложить не могу». Значит, есть тема… Ладно, дождёмся шестнадцати часов.
Егор. Он всё больше становится мне небезразличен… Нет. Не так… я не могу сформулировать это словами. У меня начинает болеть душа. Не за него, а о нём. Что это? Как это называется и что означает?… Мой довольно богатый опыт психолога не способен подсказать ответ — и именно это и озадачивает.
Андрей. Что за роль он играет в этой семье? Друг — понятно. Но друзья живут в своих домах, а навещают по случаю. Он, похоже, постоянно обитает в доме Сергея. Водителем работает — деньги зарабатывает у богатого приятеля?…
* * *
Андрей стоял на самом верху лестницы, по которой я поднималась в школьный сад, пребывая в размышлениях подобного рода. Он был совершенно спокоен, но у меня вырвался вопрос:
— Что-то случилось?
— Нет. Почему вы решили?
Я поднялась, и мы стояли рядом.
— Потому, что вы тут стоите и меня ждёте, — сказала я.
— Я видел, что вы пошли на набережную, и тоже захотел прогуляться. А потом не решился вторгаться в ваше одиночество… Вы пребывали в серьёзных раздумьях.
— С чего вы взяли? — Я засмеялась. — У меня озабоченное чело?
— Да нет, на вашем челе заботы не отразились… Но вы же всё-таки думали о чём-то?
— Человек всегда о чём-то думает. — Я направилась к своей скамейке.
— Смею вас разубедить.
— Вы имеете в виду медитацию?
— Не только это… Но вы сейчас не просто думали, вы решали проблемы. Я прав?
— Да. вы правы. — Сказала я, и во мне поднялось что-то, не слишком присущее мне, хотя профессионально хорошо знакомое. — Не вздумайте убеждать меня в том, что вы провидец или экстрасенс… или как там это у вас называется…
— У нас — это у кого? — Он улыбался.
— У вас, у тибетцев. — Мне становилось стыдно за себя, и я засмеялась. — Простите, это так… нервы…
— Вот-вот. — Сказал с улыбкой Андрей. — Я об этом. Что-то вас выводит из равновесия.
— Вам сказать? Или сами… прочитаете? — Я села на скамью и воззрилась на кладбищенский сад.
— Я не люблю вторгаться в чужое.
— Но умеете, правда?
— Умею. — Очень серьёзно ответил он.
Именно в этот момент мои интуитивные догадки обрели статус уверенности.
— Можно отгадать, когда вы впервые вторглись в моё?
— Отгадайте. — Андрей повернулся ко мне лицом и закинул руку мне за спину, положив её на спинку скамьи.
Это начинало походить на соревнование двух петушистых подростков.
— В понедельник, — сказала я так, словно озвучивала приговор партнёру по шахматам: «мат». — Когда я сидела вот на этом самом месте.
Он улыбнулся. Мне показалось — удовлетворённо и снисходительно одновременно.
— И в понедельник тоже. Но впервые это произошло гораздо раньше.
— Но мы знакомы только с понедельника… — Я была в замешательстве и не сумела этого скрыть.
— Это вы со мной знакомы с понедельника.
Андрей смотрел на меня с такой открытой улыбкой, словно говорил: ну, полно, хватит, оставим это, я сдаюсь.
Я,
