ХIV, испанки Марии-Терезии, и обусловило ее исключительную непопулярность.
Когда дело дошло до чтения, принцесса буквально восстала, и аббату пришлось отступить. Он кое-как умудрился вложить в нее самые поверхностные знания по литературе, на том дело и кончилось. Что касается истории Франции, то Вермон кое-как просветил свою ученицу, пользуясь анекдотами, связанными в основном с последними королями и самыми знатными семьями, не вдаваясь в тонкости отношений между ними, — вещь немаловажная для познания тонкостей жизни двора. О политике и речи и не шло, тем более, что, перескакивая с одной мысли на другую, Антония была совершенно неспособна смотреть на какую-то проблему в целом и делать выводы. Неприученная к методичной работе и дисциплине, девчушка оказалась весьма невежественной.
Осознание этого точило душу матери, и она напоследок стремилась напичкать дочь советами и инструкциями. Должным образом обвенчанная по доверенности в Вене, Антония отправилась в Париж, вооруженная «Инструкциями для моих детей, как для духовной, так и для светской жизни», составленными ее покойным отцом, и «Регламентом для всех месяцев» касательно ее религиозных обязанностей: молитва утром и вечером, ежедневное посещение церковной службы, плюс обедни и вечерни по воскресениям, сосредоточенная манера поведения в церкви, выполнение всех религиозных обрядов каждые шесть недель. По утрам надлежало уделять по четверть часа чтению духовной литературы и отчитываться по содержанию перед матерью.
К этому прилагалась еще инструкция по частной жизни: «Не говорите о семейной жизни здесь [в Вене], отвечайте всем с учтивостью и достоинством, не проявляйте любопытства» и т. п. Мария-Терезия не стала проводить для Антонии ритуал, обязательный для выдаваемых за границу принцесс: посещение крипты в монастыре капуцинов, где с ХVII века в простых гробах хоронили их предков из династии Габсбургов[10]. Дело в том, что Мария-Иозефа, невеста короля Неаполитанского, после посещения склепа вскоре заболела оспой и скончалась, так что вместо нее в Италию отбыла Мария-Каролина. Потому императрица сочла такое посещение дурным предзнаменованием и решила обойти данный ритуал. Она отправила дочь на Святой неделе в монастырь, где днем с ней занимался аббат де Вермон, а по ночам мать лично вела с ней душеспасительные беседы о нравственном поведении.
Беспечность и легкомысленность Антонии были настолько очевидны, что императрица не находила себе покоя и, провожая дочь во Францию, вручила ей письмо для Людовика ХV:
«Сударь, брат мой, вот моя дщерь, но, скорее, дщерь вашего величества, которая будет иметь счастье передать вам сие послание; теряя столь дорогое дитя, я обретаю все мое утешение в том, что доверяю ее лучшему и нежнейшему из отцов. Соблаговолите направлять ее и повелевать ею; она исполнена наилучших желаний; но при ее возрасте я осмеливаюсь просить вас выказывать снисходительность в отношении какой-либо легкомысленности; ее желание заключается в готовности заслужить всеми своими действиями вашу доброту. Я еще раз рекомендую ее вам как самый нежный залог, каковой столь счастливо существует между нашими государствами и домами…».
За границей отечества
21 апреля 1770 года состоялся отъезд, и кортеж из множества карет и повозок, груженых приданым и всеми вещами, необходимыми для двухнедельного путешествия, влекомых 376 лошадьми, потянулся по дорогам Германии. На островке посреди пограничного Рейна, в специально построенном павильоне, состоялась передача невесты на новую родину: ее раздели донага и облачили с головы до пят в одежду французского производства. Заодно она рассталась со своей австрийской свитой; отныне ее будут окружать только французы. Это было символическое отречение от прошлой жизни, сродни принесения клятвы верности новой родине. Кстати, согласно неписаным правилам, предполагалось, что выдаваемые замуж за границу принцессы уезжают навсегда и никогда более не вернутся в отечество.
Павильон строили в спешном порядке, и, чтобы прикрыть дощатые стены, их завесили драгоценными гобеленами из дворца местного архиепископа. По-видимому, никто не додумался обратить внимание на сюжет этих гобеленов, где изображались заключительные эпизоды из древнегреческого мифа о золотом руне и добывших его аргонавтах во главе с Ясоном. Известно, что герой смог овладеть золотым руном лишь с помощью дочери местного царя Медеи, искусной колдуньи. После возвращения из путешествия Ясон и Медея поселились в Коринфе, где у них родились дети. Но Ясон решил оставить Медею и жениться на дочери царя Креонта, Креусе. Разгневанная Медея послала Креусе свадебный наряд, пропитанный ядовитой кровью кентавра Несса. Гобелены в павильоне по обе стороны кресла, на котором восседала невеста дофина, с одной стороны изображали ужасную смерть Креусы, корчившуюся в своем свадебном наряде в страшных муках, на другом — Медею, убившую своих детей и возносившуюся на небо в огненной колеснице, запряженной драконами.
В помещение перед прибытием туда невесты за небольшую мзду, уплаченную охранникам, проникли несколько немецких студентов. Один из них, будущий европейский гений Иоганн-Вольфганг Гете, возмутился, что для встречи юной королевы выбрали изображение «едва ли не самой омерзительной свадьбы, о которой поведала нам история! … картины сии воздействуют на разум и чувства… они порождают предчувствия». Это была отнюдь не первая дурная примета, которая сопровождала это бракосочетание.
После передачи невесты Мария-Антония, теперь уже на французский манер Мария-Антуанетта, въехала на землю своего будущего королевства, в город Страсбург, откуда ее путешествие превратилось в сплошной триумф. Один из отцов города начал было свое приветствие на немецком языке, но она живо прервала его восклицанием:
— Ни слова по-немецки, сударь, с сегодняшнего дня я внимаю только французской речи! — разумеется, с барышней хорошо поработали придворные: именно такие слова много лет назад произнесла невестка Людовика ХIV, Мария-Анна Баварская.
В торжественной церковной службе в Страсбурге перед отъездом никто не усмотрел дурной приметы, ее присутствие выяснилось лишь пятнадцатью годами позже. Престарелый архиепископ занемог и возложил эту почетную миссию на своего помощника и племянника, принца Луи де Рогана. По-светски элегантный в своем фиолетовом облачении, слишком изящный для священнослужителя, коадъютор обратился к принцессе с речью, выдержанной в лучших традициях версальской лести:
— Вы прибыли, мадам, дабы явить посредь нас живой образ сей досточтимой императрицы, с давних пор составляющей восхищение Европы, каковым он останется и для потомков. Сие есть дух Марии-Терезии, каковой вознамеривается соединиться в браке с духом Бурбонов. Столь прекрасный союз должен знаменовать пришествие дней золотого века…
Минут годы, принц Луи де Роган, теперь уже кардинал, будет втянут в позорную аферу с уникальным бриллиантовым колье, станет смертельным врагом королевы, и
