Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 46
прохожих, и помчался в Верону на лёгкой двуколке, запряжённой парой лошадей, сначала по Фламиниевой дороге, потом по Эмилиевой до Мутины, потом напрямик по просёлкам сквозь паданскую степь — сквозь ветер и пыль. Примчался — и сразу в дом к отцу. «Где он?» — спрашивает в прихожей. Слуги говорят: «Нет хозяина. Уехал на озеро. А вы отдохните с дороги». Но Катулл даже и не подумал отдыхать. Снова запрыгнул в двуколку и полетел на Бенакское озеро, на кончик мыса Сирмион, на отцовскую виллу. Там узнал, что отец находится в кабинете — играет в шашки с Цезарем, явившимся погостить, — забежал в кабинет и выпалил:
— А что я в Риме стихи сочиняю, как проклятый, то вы за дело не считаете, батюшка?!
Батюшка ответил:
— Не считаю.
А потом указал обеими ладонями на Цезаря и добавил:
— Вот и Гай Юлий Цезарь, мой старинный товарищ, консул Рима, славный полководец, тоже не считает.
Но Цезарь не стал поддакивать веронскому магистрату. Взял и объявил:
— А я стихи люблю! Да и сам пишу. И офицер у меня есть такой — Мамурра, родом из города Формии, грамотный очень, — тоже стихи пишет.
— Стихи-стихи… пишет-пишет… — принялся бормотать отец Катулла, оторвав от доски фигурку.
Подержал её в воздухе некоторое время, потом сделал ход. Цезарь сделал ответный ход. И вдруг обрадовался, воскликнул:
— Остановили мы вашего разбойничка! Взяли его в плен!
Батюшка Катулла изменился в лице, нахмурился. А Цезарь стал шевелить пальцами над доской, говоря:
— Закрыли мы вашему ординарию путь в императоры! Закрыли! Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!
Потом откинулся на спинку кресла и принялся рассказывать про походы, про разные страны. Про то, как случались в походах всякие трудности. Как болел много раз и тем, и этим, и всякой дрянью. Как нападали враги и дикие звери. Как переносил другие страдания и лишения: мерз в горах, голодал в степи, ночевал в лесу на одной кровати вот с этим самым Мамуррой, простым армейским прорабом, который пишет стихи. Слово за слово, речь зашла о Катулле. О том, что стихи, конечно, стихами — стихи Цезарь любит, — а всё-таки работать где-нибудь надо. И Цезарь, быть может, куда-нибудь пристроит Катулла — или курьером к эдилу, или писарем к квестору, или вот хотя бы к Мамурре в помощники.
Батюшка Катулла только кивал в ответ, повторяя:
— Hoc quidem satis luculente![12]
А сам даже взгляда от шашек не отводил. Цезарь тоже неотрывно смотрел на фигурки, произнося свою речь.
Когда же полководец замолчал и наступила тишина, оба игрока услышали звук: «Дыз-дыз-дыз… дыз-дыз-дыз», будто кто-то стучит зубами в ознобе. Глянули — а это Катулл стучит зубами. Да к тому же ещё трясётся всем телом и выглядит ужасно — руки вскинуты вверх, пальцы скрючены, голова запрокинута, глаза закрыты; по лицу пробегают разные гримасы. Батюшка в страхе закричал на весь дом:
— Петрония! Что с ним?! Сюда! Скорее!
Цезарь тоже забеспокоился. И тоже громко закричал:
— Эй! Люди! Лекари! Стража! Ко мне!
Прибежали рабы, приживальщики, подручные Цезаря. Явилась вся домашняя челядь. Все окружили кольцом Катулла. Началась толкотня, давка. В толпе стали выкрикивать:
— Петронию! Петронию пропустите! Она знает!
Бабка Петрония выскочила из толпы на средину круга, прошлась туда-сюда, поглядывая на Катулла. Потом махнула рукой.
— Зря шум подняли, — сказала спокойно. — Стих у него пошёл.
Батюшка Катулла вздохнул облегчённо:
— Слава Юпитеру, всё в порядке!
Но Цезарь не успокоился. Стал расспрашивать тревожно:
— Как стих?! Как пошёл?!
— А вот так, — ответила Петрония, — стих у него шевелится в груди, сейчас полетит наружу.
И снова махнула рукой — не беда, мол.
Тут и Цезарь вздохнул с облегчением. Радостно сказал:
— Стих — это хорошо! Стихи мы любим! У меня вот и Мамурра стихи пишет!
Потом поинтересовался:
— А долго ли ждать?
Петрония в ответ:
— Не знаю. Никто не знает. А торопить нельзя.
Но в Цезаре эти слова только азарт распалили.
— Что за чепуха! — возразил он.
Подбежал поближе к Катуллу, захлопал в ладоши и начал выкрикивать:
— Perge! Perge![13]
Толпа зашевелилась, загудела, подхватила:
— Perge! Perge! Perge!
Катулл вдруг открыл глаза и с силой топнул ногой. Все в тот же миг замолчали, замерли. Несколько минут в доме стояла тишина. Когда же стих полетел из груди поэта, Цезарь и сам затрясся, застучал зубами, стал мотать головой, восклицая:
— Qui te Juppiter diique omnes perduint!.. Pulmoneum vomitum vomas![14]
Но заглушить стих было невозможно. Катулл произносил его громко и ясно:
Pulcre convenit improbis cinaedis,
Mamurrae pathicoque Caesarique.
Nec mirum: maculae pares utrisque,
urbana altera et illa Formiana,
impressae resident nec eluentur:
morbosi pariter, gemelli utrique,
uno in lecticulo erudituli ambo,
non hic quam ille magis vorax adulter,
rivales socii puellularum.
Pulcre convenit improbis cinaedis.
Славно снюхались два гнусных педераста,
два распутника — Цезарь и Мамурра.
И не диво: оба ходят в скверне —
этот в римской, тот в формийской, — крепко
въелась в них она, ничем её не смоешь.
Близнецы они — одной страдают хворью;
спят в одной кроватке; оба грамотеи.
И не скажешь, кто из них блудливей, —
девкам римским оба конкуренты!
Славно снюхались два гнусных педераста.
Так была написана песнь пятьдесят седьмая, входящая в «Книгу Катулла Веронского» — бесценное сокровище мира.
Вместо послесловия
Ответы на вопросы студентки Римского университета Тор Вергата Валерии Меркури для её дипломной работы, посвящённой циклу сочинений «История песен. Рассказы о Катулле».
Валерия Меркури. Ваша «История песен» разработана вокруг шестнадцатого, сорокового, сорок первого, тридцать второго и пятьдесят седьмого стихотворений Катулла. Некоторые из них были подвергнуты цензуре из-за обсценной лексики, и не только в русских переводах. По какой причине вы выбрали именно эти песни?
Владислав Отрошенко. Причина выбора для меня необъяснима. Каждая из этих песен просто захватывала — переносила в реальность Катулла. Я записывал сюжетные ходы, сцены, диалоги будущего рассказа — всё это выглядело довольно хаотично. Потом спокойно принимался за перевод стихотворения. А завершив его, уже писал рассказ. При переводе у меня не было намерения исправить ошибки (вольные и невольные) русских переводчиков, которые избегали катулловских бранных слов и искажали некоторые очевидные вещи. И Пиотровский, и Шервинский, и Апт, и другие переводчики советской школы были талантливыми профессионалами и глубокими знатоками. Они делали своё благородное и важное дело. Катулл,
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 46
