в воду не слаженно, а вразнобой.
Трибун сплюнул с досады и откинул полог своей импровизированной палатки. Зрелище его удивило. На его месте, на александрийском ковре, возлежал грек Аттик и, почесывая брюхо Цербера, о чем-то степенно беседовал с Калебом. К эфиопу придраться было нельзя. Тот все-таки стоял за кромкой ковра, опираясь на метательное копье-панцею. Нес службу, охраняя императорского посланника.
Но паршивый грек!
Занесенную для удара руку остановил возглас Эллия Аттика:
– Калеб – не эфиоп! Он не тот, за кого себя выдает. Вернее, не тот, за кого ты его принимаешь!
Константин Германик опять ничего не понял, но руку опустил, сохранив до поры до времени оставшиеся зубы Аттика.
– Первое. Пошел вон! – скомандовал трибун слуге-рабу. – Второе. Стой! Собаку – гладить, мне – докладывать!
Грек, который моментально соскочил с ковра, улизнуть, однако, не успел. Отреагировав на команду «Стой!», он развернулся, присел на корточки уже вне ковра, протянул костлявую руку и, продолжая чесать встревоженного было суматохой пса, начал свой рассказ:
– Дело, мужественный командир, в том, что мой актерский талант был востребован не только в Риме и Константинополе. Меня часто приглашали выступать в пограничных гарнизонах, а то и за пределами Империи, всюду, где прослышали о моем таланте.
Грек был настолько забавен своим хвастовством, что Германик пришел в хорошее настроение, но улыбку скрыл. Спросил грозно:
– Плаваешь хорошо? До берега далековато, да и вода холодна.
– Нет! – Аттик надел на лицо маску испуга, точь-в-точь как в греческом театре в Константинополе, куда любил захаживать тесть Германика. Только там маска была из глины, а здесь, очень похожая, но не искусственная.
Увидев, что произвел впечатление, лицедей кивнул и поспешно начал пересказ своего разговора с лучником Калебом. Тот, понимая, что речь идет о нем, застыл неподвижной черной скалой, только белки глаз поблескивали.
– Наш Калеб, оказывается, из мероитов, – произнес Аттик. – Не думаю, трибун, что при всем твоем опыте, жизненных странствиях и боевых победах ты что-нибудь знаешь о державе Мероэ.
Константин Германик задумался, потом покачал головой:
– Служил в Африке, но слышу впервые.
– Я, признаться, слышал о тени этого великого царства, когда был в Египте, – продолжил Аттик. – В столицу нашу труппу не пустили завистники-конкуренты, но мы собрали благодарные аплодисменты в провинции. Трибун, везде в Империи нужна греческая речь, везде ее понимают, и страдания Елены Прекрасной, которую, согласно драматургу Еврипиду, спрятали олимпийские боги от превратностей войны именно в Египте, были близки сердцам местных зрителей.
Константин Германик мигом вспомнил рыжие кудри своей юной красавицы жены, дразнящую родинку и белые зубки, но, придя в себя, спросил недоуменно:
– Я чего-то не понимаю, грек? Кто и куда спрятал Елену Троянскую? И из-за кого дрались тогда отважные воины под стенами Трои?
– Бессмертные боги спрятали ее в Египте. А на стенах Трои была только тень Елены Прекрасной, – кротко объяснил Эллий Аттик, опасаясь тяжелой руки офицера. – Я – не виноват. Историю об этом поведал Еврипид много столетий назад. Я все это рассказываю к тому, что с этой слезной драмой наша трупа добралась до окраин Египта, и там я впервые услышал историю о государстве дезертиров.
– Дезертир?! – отбросив в сторону занавеску, в закуток вступил фракиец. Отдал честь командиру, хлопнул по плечу Калеба:
– Смена караула, иди спать. Командир, позвольте обратиться: где дезертир?
В армии Валента, как и в армии Юлиана Отступника, впрочем, как и в любой другой, если она действительно армия, дезертиров ненавидят, карают быстро и зло. Неудивительно, что серпоносец Тирас мгновенно насторожился, оглядываясь и сжимая древко смертоносного оружия.
– Вольно, солдат, – успокоил ветерана трибун. – Ты не поверишь, но наш грек повествует сейчас о целом государстве дезертиров.
– Государстве дезертиров?! – переспросил ошеломленный солдат Империи. В его голове это просто не укладывалось. – А как такое возможно?
– Сейчас грек расскажет, – кивнул Германик.
– Командир, можно я послушаю? – хрипло выдавил из себя Тирас. – Впервые узнать такое за сорок лет!
Фракиец был настолько потрясен, что забыл, что сам только что заступил в караул и теперь просто обязан стать свидетелем происходящего. Неслыханное дело для серпоносца!
Впрочем, сам Константин Германик был потрясен не меньше. «Государство дезертиров!» Однако при чем здесь Калеб?
– Переведи ему приказ остаться. Поспит потом, – велел Аттику трибун.
Эллий что-то бросил Калебу, тот кивнул со своим вечным «кхе-кхе».
– Я совсем не уверен, командир, что полностью понял сказанное нашим стрелком – так начал свой рассказ Аттик. – Часть нашей беседы шла на греческом языке, который я, естественно, знаю, как полагается классическому актеру: в совершенстве и с блеском. Но, увы, наш друг не вполне понимает язык Софокла и Перикла. В то же время стрелок из теперь ведомой нам страны изъяснялся на странном наречии, смеси староегипетского и какого-то местного говора, которое, я полагаю, и есть языком загадочной и неведомой нам доселе страны Мероэ. Мне, как человеку бывалому и образованному, пришлось приложить немало усилий дабы…
– Море – рядом! – предупредил трибун, и многословный лицедей поспешил перейти к главной теме:
– Судя по всему, боец, по имени Калеб, то ли попал в плен, то ли бы продан родителями в рабство в военную школу, которая готовила в этой самой Мероэ телохранителей для царицы со странным именем Аманитерагиде.
Услышав знакомое слово, Калеб с удовлетворением замотал головой и попытался поправить Аттика, произнеся то же имя, но нараспев: «А-ма-ни-ра-ги-да-а-а-а!»
– Почти угадал, – сказал довольный грек, – но даже для меня, который не только декламировал, но и в хоре пел (хористы часто напивались, и следовало их заменять), загадкой было правильное произношение имени царицы. Теперь понятно, что даже в варварском имени, впрочем, как и в варварской женщине, есть неотразимая прелесть. Недаром великий Еврипид рассказал о том, как аргонавт Ясон влюбился в варварку Медею. Впрочем, для аргонавта это плохо закончилось. Как и история нашего Калеба, который, судя по всему, боготворил свою царицу, с малолетства готовясь служить в ее личной страже.
– Командир, позволь прервать этого болтуна! – негодующе обратился фракиец Тирас к Константину Германику.
Получив немедленное согласие, Тирас решительно спросил Эллия Аттика, стараясь не смотреть в сторону Калеба, но взяв наизготовку серп:
– Ты, беззубый афинский паскудник! Прямо можешь сказать: эфиоп – дезертир?
– Да нет же! – с возмущением вскричал Элллий Аттик. – Изволь дослушать драму до конца, нетерпеливый зритель! Но так и быть, я открою тебе секрет финала. Никакой Калеб не дезертир! Я же ясно сказал: он служил царице в стране, которою прозвали «страной дезертиров». Но разве его вина, что он даже родителей своих не помнит, а уж тем более не знает, из какого он сам племени!
