Это являлось еще большим основанием, чтобы я с величайшей точностью явился в назначенный им день и час на таинственное свидание с моим начальником и другом. Итак, не теряя ни часа времени, я собрался и пустился в путь с сыном моим Нарциссом, предоставив последнему описать наше путешествие, которое было вместе с тем первым его серьезным морским путешествием.
Глава IV. Настойчивый друг
– Ну, что? – спросил меня Нарцисс Жордас, когда я снова увиделся с ним, – прочли вы рукопись моего отца?
– Я прочел ее с величайшим интересом и с особым удовольствием, капитан, – поспешил я заявить ему, – и теперь горю нетерпением узнать о том, что сталось с Капитаном Трафальгаром и чем окончилась ваша поездка в Новый Орлеан.
– Я с величайшей охотой готов рассказать вам все это! Но на чем, собственно, мы остановились тогда с вами?
– Вы говорили мне о том, как приехали в гостиницу «Белый Конь», на набережной в Новом Орлеане, и приказали вписать себя, вы и ваш батюшка, в книгу постояльцев под фамилией Парион.
– Ага!.. Ну, помню, помню!.. Теперь, надеюсь, вы и сами прекрасно поняли, почему нам приходилось скрываться под чужим именем? Вы не забыли, конечно, при каких условиях мой отец, а главным образом, его друг, командир Жан Корбиак, покинули четырнадцать лет тому назад Новый Орлеан?! Несмотря на долгий срок, истекший с того времени, приговор военного суда, некогда произнесенный над Жаном Корбиаком, все еще продолжал тяготеть над ним. Не только мне, но и моему отцу было совершенно неизвестно, с какой целью и зачем командир призывал своего бывшего лейтенанта и назначил местом свидания именно известное число, известный поздний час и ту самую площадь, Военный Плац, где, согласно приговору, он должен был быть предан смерти через повешение. Будучи в полном неведении относительно всего этого, отцу было необходимо удержать за собой полнейшую свободу действий, ни в ком не возбудить подозрения и через то самое не навлечь подозрений и на своего друга. Вот почему он и счел нужным прибегнуть ко всем тем мерам предосторожности, о которых я уже вам говорил.
Мы уже около двух недель жили в гостинице «Белый Конь», и однажды, только что успели сесть за стол в общей столовой, где нам подали завтрак вместе с остальными пансионерами почтенной госпожи Верде, как вдруг отворилась дверь, и, к великому нашему изумлению и безграничному огорчению, в комнату вошел… кто бы вы думали? – сам шевалье Зопир де ла Коломб!.. Увы! Это действительно был не кто иной, как он, наш неотвязчивый друг, в своем орехового цвета фраке, белом жилете с маленькими пестренькими цветочками, с крошечной треуголкой, сдвинутой набекрень, неизбежным Грималькеном на ленточке и неизменной кожаной сумкой через плечо… словом, решительно со всем, что составляло неотъемлемые атрибуты поэта шевалье де ла Коломба.
Первой его заботой, как только он успел занять свое место у стола, было раскланяться самым любезным образом со всеми путешествующими и затем начать с той самой фразы, которую мы уже однажды имели случай слышать из его уст при подобных же обстоятельствах: «Милостивые государи, так как я не имею честь быть вам знаком, то позвольте мне вам представиться – шевалье Зопир де ла Коломб!»
Но в тот момент, когда он только что успел докончить свою священную формулу, взгляд его случайно упал на меня. Он тотчас же узнал меня, и неподдельное чувство живейшей радости отразилось на его бледном, бесцветном лице, заменив собой выражение обычной безразличной любезности, которое, казалось, было ему присуще.
– О, я не ошибаюсь! – воскликнул он, – ни глаза мои, ни мое сердце не обманывают меня!.. Да ведь это мой юный друг, Нарцисс Жордас!.. О радость! О счастье!.. О день albo notau la lapillo, как говорит поэт! Мог ли я ожидать, приехав сюда, что встречу здесь двух моих лучших друзей! Да, двух, так как я нимало не сомневаюсь, что вижу здесь перед собой господина Ансельма Жордаса, сидящего подле своего прелестного сына, которым он вправе гордиться. Вы извините меня, милостивые государи, – продолжал он, обращаясь ко всем присутствующим, а главным образом к двум своим соседям, сидевшим по правую и по левую его руку, – надеюсь, извините меня, что я таким образом дал волю своим чувствам при виде господ Жордасов, отца и сына Жордасов, и не найдете странным с моей стороны, если я оставлю свободным это место и попрошу вас уступить мне местечко подле них!..
С этими словами он встал со своего стула и с распростертыми объятиями направился к нам с лицом, сияющим самой искренней сердечной радостью. Что касается нас, то есть отца моего и меня, то оба мы отнюдь не испытывали такой же радости и восторга при свидании с ним. Не говоря уже о том, что встреча с этим надоедливым, навязчивым человеком уже сама по себе была нам неинтересна; в данном случае и при тех условиях, в каких мы теперь находились, болтливость и навязчивость его становилась еще более тяжелой, неприятной и даже до известной степени опасной, если принять во внимание, что мы были записаны в книге приезжих этой гостиницы под фамилией Парион, а он через каждые два слова, как нарочно, во всеуслышание величал нас нашим настоящим именем.
– Дорогой мой Нарцисс Жордас, как я счастлив, что могу снова обнять вас и прижать вас к моей груди! Милейший мой Ансельм Жордас, вы, как вижу, страдаете глазной болезнью и вынуждены носить темные очки… Будем надеяться, что это не опасно, не серьезно!.. Во всяком случае, вам следует лечиться, обратиться за советом к кому-нибудь из врачей… Смею надеяться, что здесь, в Новом Орлеане, есть хорошие врачи-специалисты. Я сегодня же постараюсь разыскать самого лучшего из них и привести его к вам… Кроме того, я вижу, что вы отпустили бороду с тех пор, как мы расстались с вами, и срезали свою косичку!.. Ага!.. Как видно, и вы заразились местными веяниями в этой свободной и свободолюбивой стране и отказались от старых обычаев и привычек нашей старушки Европы!.. Да, да… клянусь честью, готов согласиться, что вы правы, и весьма возможно, что даже и я вскоре последую вашему разумному примеру и позволю этому посеву возмужалости расти на моем лице, перестав беспощадно истреблять его с помощью острой сверкающей стали… Не правда ли, сравнение вышло недурно?.. Позвольте мне занести его в мою записную книжку, чтобы при случае можно было воспользоваться им…
С этими словами он достал из своего кармана записную книжку и нацарапал в ней свое знаменитое сравнение, которое, по-видимому, особенно понравилось ему самому… Но скажите мне, любезный Жордас, вследствие какого ужасного и прискорбного недоразумения я мог потерять вас из виду в Нью-Йорке?.. Разве мы не условились с вами, что вы остановитесь в гостинице «Вашингтон»?! Выйдя из таможни, я отправился прямо туда, и представьте себе мой ужас и отчаяние, когда я не только не нашел вас там, но и после довольно продолжительного ожидания не смог вас дождаться… В тот же вечер, страшно встревоженный, я принялся разыскивать вас и разыскивал в продолжение нескольких дней кряду по всему городу, обошел положительно все гостиницы Нью-Йорка и всюду спрашивал о вас… Затем, по совету каких-то доброжелательных людей, одаривших меня своим вниманием и своей дружбой, я обратился к полиции, чтобы узнать, не случилось ли с вами какого-нибудь несчастья… Мало того, я даже поместил во всех главнейших органах печати, во всех газетах метрополии объявление, в котором обещал приличное вознаграждение тому, кто сообщит мне какие-либо сведения о господах Жордасах, отце и сыне (Ансельме и Нарциссе).
