Воспоминания накатывали волнами, мне стало плохо, медсестра сделала какой-то укол, и я отключилась.
Когда я снова пришла в себя, мне сообщили, что приехал следователь и хочет задать мне несколько вопросов.
В палату вошёл молодой мужчина в наброшенном на плечи халате. Представился и стал что-то спрашивать. Я хорошо запомнила всё, что сказал в машине Глеб, да я и сама понимала, что он в любом случае отмажется и выйдет сухим из воды, ведь деньги творят чудеса, а меня вываляют в грязи так, что до конца жизни не отмоюсь.
Глеб обещал, что если мы с Настей будем молчать, то видео в сеть не попадёт. Значит, об этом никто не узнает? Он и его друзья ведь никому не расскажут? Они же сами заинтересованы, чтобы их ни в чём не обвинили, а поэтому будут молчать?
Мысли метались. Меня трусило от паники. Хотелось спрятаться от всего мира и больше никогда не вылезать из укрытия. Я мечтала, чтобы меня оставили в покое и просто забыли обо мне, будто меня никогда не существовало. Я панически боялась, что кто-то узнает о том, что со мной произошло. Когда остаёшься в грязи один-на-один с собой, то можно уговорить себя, что ничего не было.
Писать заявление я отказалась, заявила, что всё было добровольно. Следователь долго уговаривал меня. Он говорил, что знает, что это было насилие, потому что такие повреждения при добровольном половом акте получить невозможно. Убеждал, что, если я сейчас не напишу заявление, то рискую в дальнейшем подвергаться насилию неоднократно. Да и уроды эти будут безнаказанно продолжать насиловать девочек. Но я стояла на своём, подписала бумагу о том, что претензий не имею, и следователь ушёл.
Потом я буду неоднократно сомневаться, правильно ли поступила. А тогда это было моё осознанное решение. В нашей стране смысла бороться за правду не было, но зато так у меня был шанс остаться со своей бедой наедине, не привлекая излишнее внимание.
От медсестры я узнала, что Настя от осмотра отказалась и уехала сразу, как только меня привезла. Я очень надеялась, что она не сильно пострадала. У меня к ней было много вопросов. Ответы на них моему разуму были известны, но сердце отказывалось верить, что моя подруга могла со мной так поступить.
— У тебя есть родственники? — спросила врач при очередном обходе. — Ты им сообщила, что ты здесь?
— Есть, но они живут в другом городе. Я не готова сейчас с ними встречаться, хочу побыть одна.
Чувствовала я себя очень плохо. Пыталась вставать, но сильно кружилась голова. Промежность болела. Даже просто перевернуться с бока на бок в кровати оказывалось практически невыполнимой задачей. При каждом шаге там что-то болезненно тянуло.
Дважды в день обрабатывали швы. Процедура эта была настоящей пыткой. Даже просто залезть на гинекологическое кресло, раздвинуть ноги и позволить кому-то к себе прикасаться, было страшно и больно. А уж когда медсестра заливала меня там какой-то жидкостью и тыкала ватным тампоном, размазывая лекарство, мне казалось, что меня резали наживую. Но я стойко переносила все страдания — физическая боль была расплатой за мою глупость. Я это понимала и принимала. Мне казалось, что чем сильнее болит, тем быстрее я искуплю свою вину и отмоюсь от грязи.
Больше всего болела душа. Её нельзя было ни заштопать, ни вырезать. Стоило мне закрыть глаза, как перед глазами возникали кошмарные кадры из недавнего прошлого и возвращалось то ощущение боли. Каждый день ко мне приходила женщина-психолог, пыталась меня разговорить, поддержать и успокоить. Но разве то, что я натворила, можно было исправить разговорами?
Захлёстывала паника. Ну почему я не послушалась Макса и пошла на эту вечеринку? Почему поддалась уговорам Насти и осталась там, вместо того, чтобы вернуться в общежитие, когда почувствовала, что пора уходить? Глупая, глупая, глупая. Самое страшное, что изменить уже ничего было невозможно.
Мне казалось, что все вокруг знали о том, что со мной случилось, и показывали на меня пальцем. Чувствовала себя грязной и опозоренной. И никто мне не мог помочь и вытянуть из бездны, в которую я летела.
Я безумно, просто истерически боялась потерять Макса. Чувства вины, безысходности и отчаяния уничтожали меня. Как ему обо всём рассказать? А утаить невозможно — если не сразу, то после свадьбы он узнает, что он у меня не первый, и спросит, как же так. Разве я имела право молчать и ждать до первой брачной ночи в надежде, что он поймёт и простит? В конце концов большинство девушек выходят замуж не невинными. Но у меня был особый случай.
Я знала, как много для Макса значила моя девственность. В голове крутилась его фраза, что он не любит подбирать объедки. Прокручивала в памяти наши разговоры об этом, и мне начинало казаться, что он решил жениться на мне именно из-за моей невинности. От этого я ещё больше ощущала себя грязной предательницей. Сможет ли он меня простить? Мне так необходимо было его прощение! Было плевать на всех, лишь бы он был рядом, лишь бы он закрыл на произошедшее глаза и принял меня такой — грязной, но безумно раскаивающейся. Я готова была ноги ему целовать, была уверена, что теперь всегда-всегда буду слушаться его и никогда не стану делать то, что он не разрешит. Я готова была поклясться ему чем угодно, лишь бы вымолить его прощение.
Меня мучила дилемма, должна ли я рассказать Максу, что Глеб меня изнасиловал? Я страшно боялась, что он мне не поверит, ведь у Глеба была запись, где всё происходило как будто добровольно. Это был тупик, выхода из которого я не видела. Я помнила его слова, уверенно сказанные когда-то на даче, что Глеб девушек никогда не принуждает.
Если даже Макс мне поверит и начнёт мстить Глебу, тот может выложить в сеть видео, как грозился. От этого пострадает и сам Макс, и репутация фирмы его отца. Значит, мне не стоит говорить про насилие? О себе и своей репутации я уже даже не думала. Очевидно, что в этот город мне дорога будет закрыта.
Свой телефон я, видимо, потеряла в клубе. Наверняка, Макс меня искал. Я могла бы у кого-то в больнице попросить телефон и набрать ему. Но я панически боялась, что Глеб уже всё рассказал, и что Макс бросит меня по телефону. А мне так нужно было, чтобы он заглянул в мои глаза и увидел всю степень моего раскаяния!
Глава 11
Аня. 5 лет назад, июнь
На 5-й день меня выписали из больницы под личную ответственность, поскольку назавтра мне предстояла защита диплома. Врач сказала, что швы у меня внутренние, нитки в течение трёх месяцев должны полностью рассосаться сами. Но два месяца нужно было соблюдать полный половой покой. Врач обещала, что если я буду придерживаться её рекомендаций, то всё хорошо заживёт и больше я об этом и не вспомню. Подумалось, что через две недели у меня свадьба, и я не имела ни малейшего представления, как сказать Максу насчёт запрета на секс на целых два месяца. Точно так же я не понимала, как ему сказать, что я уже не девственница.
Защита прошла, как в тумане. Я не помню, что и как я говорила. Видимо, выступала совсем плохо, потому что мне, круглой отличнице, едва натянули “четвёрку”, приняв во внимание мою старательность в процессе учёбы. Мне было всё равно.
