А этот козел еще смеет быть агрессивным! После всего, что им пришлось пережить по его вине. Взять тот случай с парнем, когда Филипп не запер дверь в келью!
Какого черта я не выгнал его тогда?
– Что там происходит? – успокоившись, Филипп громко высморкался и заговорил, как ни в чем ни бывало. – Чем занят весь большой мир?
– Ты пьешь и жрешь, сидя взаперти как свинья, потому что боишься выйти и выяснить, что там происходит?
Себастьян прошелся по загаженной комнате. Тут и там валялись клочья волос, покрытые тонким слоем пыли.
– Джессика в больнице. Признана невменяемой. Челюсть сломана, ребенка она потеряла. Выкидыш, действительно, не твоя вина. Твоя мать в порядке… Этого достаточно? Или ты еще что-то хочешь знать?
Филипп промолчал. Он выглядел, как уличный бомж. Губы дрожали. Глаза были красные.
Граф молча всмотрелся в его лицо, чего не делал с тех пор, как сын был еще подростком. Когда Филипп появлялся дома, как-то странно хихикая или неровно ступая, или что-то искал в Развалинах, или встречался с Джесс.
– Ты так ее любишь? – спросил он. – Все еще?
– И что с того?
– Тогда на кой черт ты сделал вазэктомию? Она хотела ребенка. Всего-то лишь ребенка!
– Ребенка? – непонимающе обернулся Филипп. – А-а! Ты про Джесс.
Граф обошел диван и встал у камина, чтоб видеть его лицо. Филипп закрылся ладонями.
– Ты любишь Верену? – спросил он, стараясь не выдавать себя.
Все еще можно было спасти!..
– Верену я ненавижу, – оборвал сын.
– Что она сделала?
– Трахалась за моей спиной с Ральфом, – выдавил он. – Я думал, Джессика врет, но она показала мне дневник этой маленькой предательской суки… И знаешь, я бы даже это стерпел, если бы она мне сказала. Я сам бы очень хотел помириться с Ральфом, найти с ним общий язык… Я не ревнивый… В смысле, ревнивый, но лучше делить с ним бабу, чем жить и работать вообще без него. Но Верена же все отрицала и отрицала, и отрицала… Я бы поверил, если б не Джесс.
Джесс! Снова Джесс.
– Она вела дневник, как спит с Ральфом? – Себастьян не считал Верену семи пядей во лбу, но идиоткой она ему не казалась. – Онлайн?
– Нет, конечно. Она вела дневник стихов, дурацких песен и стикеров, и сопливых мечт. В тетрадке.
– Они встречались? – нахмурился Себастьян.
– Естественно!
– А про тебя в ее дневнике было?
– Ни слова! – с горькой торжественностью, сказал Филипп. – Только о нем. С учетом дистанции, чтоб его не турнули из церкви, если дневник найдут…
– Что, если, – Себастьян нахмурился, – что если, она предполагала, что вас застукают и припасла дневник для такого случая?.. Чтобы отвести подозрения от тебя, но в то же время, не подставлять Ральфа?..
– Все, что ты говоришь сейчас, полное вранье, чтобы его выгородить. Да, ты не можешь сделать Ральфа наследником, но, если Верена родит от него, ты просто крестишь их выродка и примешь крошку в семью. И вырастишь под нашей фамилией, как всех остальных детей, чьих отцов называют падре.
– С чего вдруг?
– Ну, Ральф твой сын, – обрубил Филипп. – Ты же не бросишь сына своего сына?
Какое-то время Себастьян смотрел на него в упор. Смотрел, пока Филипп не отвел глаза и лишь потом перевел дыхание. Его трясло. Оглядевшись, граф сбросил с кресла пару пустых коробок и осторожно сел. Филиппа тоже потряхивало.
– Давно ты знаешь? – спросил отец ровным, холодным тоном.
– Подозревал давно, но, когда ты повел его смотреть Цезаря, прямо посреди моей свадьбы, я сделал анализ на ДНК.
– Да что вы все вцепились в моего Цезаря?! Имею я право хоть что-то иметь только для себя?!
– Ты уже третье поколение горничных седлаешь! Лишь для себя! Ральф младше меня на пять с половиной месяцев! Даже если ты не хотел мою мать, ты мог бы проявить уважение, не рожая других детей параллельно!
Себастьян не ответил. Филипп продолжал:
– Я даже не удивлен, черт возьми, что ты так сразу за него ухватился. И еще врал, будто бы мои друзья – всегда к месту. Еще бы он был не к месту. Такой красивый и вдруг – твой сын!.. И Ральф успешнее меня. Намного успешнее. Неудивительно, что ты решил продолжить эксперименты с моей женой. Джесс потеряла ребенка, но это все еще не конец.
– Нет?
– Естественно! Поди и трахни Верену. Ей, аж, шестнадцать. Самое время рожать! Однажды Рихард… Был у нас такой праотец, устал от койки жены и привел другую. Она жила в Западном крыле и рожала, как твои лошади. Мы, вроде, как произошли от нее.
Налитые кровью глаза Филиппа остановились на нем. Так он еще никогда не смотрел, и Себастьян с грустью понял, что его сын, его любимец – такой же кретин, как остальные дети его жены. Тридцать четыре года, шестеро детей… И абсолютно все бесполезные.
– Куда ты? – спросил Филипп, когда отец, не говоря ни слова поднялся и пошагал к дверям.
– К Верене, – отрезал Себастьян. – Может, на этот раз, получится ребенок с мозгами.
Мне нужен оригинал.
Маркус был наверху, писал очередную картину.
Граф находил его хобби «пидаристическим», но в глубине души признавал: рисует Маркус намного лучше, чем большинство друзей-художников Мариты. Он даже сам позировал для одной работы, с которой Маркус написал сразу две. На первой Себастьян просто скакал на Цезаре. На второй, он прекратился в подобие Короля Ночи на лошадином трупе. Себастьян тут же забил на оригинал, заказал копию Неоригинала и повесил в Галерее, назло жене.
В новой версии Король Ночи обзавелся грудастой спутницей, которая сидела на коне перед ним. Ледяная броня едва прикрывала соски, повторяя изгибы груди и тела. Глаза горели темным огнем.
Зная Маркуса, сложно было представить, что этот мужчина способен изображать страсть, но он был в самом деле способен. Граф знал, что Ви была полностью одета, когда Маркус велел им сесть на скамью, и сделал несколько снимков. Однако, на картине не осталось и следа благопристойности.
Марита, плоская от природы со всех сторон, оскорбилась.
– Что за примитивный, пошлый натурализм? И ты еще называешь себя художником?!
Маркус и сам был в шоке. Он до последнего мига верил, что эта картина – для холостяцкой квартиры Себастьяна. Верил, что никто и никогда ее не увидит. Ну, кроме тех «ужасных вульгарных женщин», с которыми граф обманывает жену.
Себастьян с Мартином хохотали в голос.
– Зря ты так, Марита. Очень выпуклая, сочная работа! Краски… эээ… цепляют взгляд, – оформил свою мысль дядя и они с племянником вскинули ладони навстречу друг другу.
– Самая выпуклая идея в них – это грудь Верены! – рявкнула Марита сквозь громкий хлопок. – Несовершеннолетняя грудь!
