Федулов попал в острог по глупости.
Был он из бедной крестьянской семьи. На селе, где жил Иван, считали его малость блаженным. Поведения он был тихого, дружбу ни с кем не водил. Выпивал, но лишь по праздникам и меру знал.
В том же селе жила первая красавица в округе — Анфиса Кулиниченко. Она была резвой, смешливой, за словом в карман не лезла, умела отбрить любого мужика. К тому же отец ее — сельский староста — владел землями, сдавал их арендаторам, был человеком с большим капиталом.
Многие сватались за Анфису, даже из Харькова приезжали женихи, но все от ворот поворот получили. А выбрала красавица скромного Ивана Федулова.
Все удивлялись, а ее папаша был разгневан такой необстоятельностью, даже хотел было дочку за косу поучить. Только из этого ничего не вышло. Анфиса взвилась:
— Убегом уйду, но за Ваньку замуж выйду.
Смирился Сила Кулиниченко, свадьбу сыграл, Ивана в свой дом взял. Три года молодые прожили ладно, двух дочерей Анфиса родила. В третий раз забрюхатела. Одно неладно: муженек ревнив оказался! Случится, пошутит Анфиса с кем из знакомцев, поговорит о том-сем, так Иван неделю чернее тучи ходит, аппетита лишается.
А на Рождество грянула беда. К Силе Кулиниченко в гости пожаловал волостной писарь, человек бедовый, зубоскал и охальник. За столом говорил он скабрезности, а затем хлопнул проходившую мимо Анфису по мягкому месту.
Вскочил с ножом в руках Иван и вне себя от ярости ударил писаря в шею. Фонтаном брызнула кровь, забился в судорогах несчастный и дух испустил, а Иван стал арестантом.
Записка
Драка в 16-й камере возникла, как это обычно бывает, из-за пустяка.
Между арестантов случился обыкновенный разговор: дескать, пока мы тут, горемычные, томимся, наши бабы удержу не знают, нам рога наставляют.
С этим тезисом не согласился лишь Иван. Вскочил он с нар, кулаками замахал:
— Вранье! Не все жены такие!
Арестанты начали подтрунивать над Иваном. Тогда он стукнул одного, ну и началась драка.
Все это произошло в канун воскресного дня. Утром потянулись к узилищу люди с кулечками и корзинами — передачи близким принесли. Проделав более чем пятидесятиверстный путь в санях, еще накануне прибыла в город Анфиса. С нею были и две маленькие дочки. Заночевав на постоялом дворе, она с детишками уже спозаранку топталась у тюремной ограды. Обратилась к тюремному чиновнику:
— Дяденька, как бы нам свидание получить. Ему фамилия Иван Федулов, муж он мне, деткам папаша…
Чиновник глянул в толстую амбарную книгу и строго сказал:
— На свидание прав не имеете: заключенный Федулов находится под следствием. Вот когда осудят, тогда и дозволят. Передачку, пожалуйста, в это окошко. — И, заглядевшись на красивое лицо Анфисы, смягчился: — Грамоту знаешь? Можешь написать ему записку, привет передать.
Напрягая все литературные способности, Анфиса вывела: «Ягодка, мой Ваня. Аблокат обещал тебе снисхождение по человечеству от присяжных, потому как вступился за нас, супружницу. Любящие Анфиса и детки».
Чиновник окликнул проходившего мимо Пономаренко:
— Тут приятная бабешка пришла, я разрешил ей привет мужу написать. Нарушение не шибко большое, а все на том свете доброе дело зачтется! Ты еще на дежурстве? Отнеси, пожалуйста, Федулову, да заодно и передачку…
Взглянул Пономаренко на женщину и остолбенел от неожиданности: это была та Анфиса Кулиниченко, которая когда-то отвергла его руку и сердце, спровадив сватов ни с чем. Видел эту прелестницу всего три раза, а крепко запали в душу ее синие глаза, сочные манящие уста. (Пономаренко жил на хуторе — верстах в двадцати от Анфисы.) Женщина не замечала пристального взгляда, на нее устремленного: слишком была погружена в собственные думы. А Пономаренко с горечью размышлял: «Ведь я после твоего отказа с горя запил, а потом ушел на эту собачью работу — в тюрьму!»
Взял он корзину, записку и отправился в «четвертый».
Подметное письмо
Со смотрителем Харьковского тюремного замка Ткачуком случилось странное происшествие. Он вернулся со службы домой в половине четвертого пополудни — календарь показывал 30 декабря 1868 года.
Снял с себя китель и протянул домработнице Гликерии (из заключенных). Та стала его чистить, и под ноги смотрителя упал листок бумаги.
— Что это? — удивился тот. Развернул, прочитал, и глаза у него округлились. Печатными буквами карандашом было написано: «Арестант Федулов вовсе не сам повесился. Это его убили».
— Откуда записка? — вопросительно взглянул на Гликерию.
— Из вашего кармана выпавши.
— Это как понимать? Подсунули, что ли? Напасти этой мне еще недоставало! — пробурчал Ткачук, снова натянул на себя китель и отправился в замок. На ходу рассуждал: «Почему мне сообщают о смерти заключенного анонимным способом? Кто и как исхитрился сделать это? Будучи на службе, я не снимал с себя кителя».
Уже в проходной он столкнулся со своим помощником, накричал на него:
— Почему вы мне об убийстве не доложили? Безобразие!
— А кого убили? — изумился помощник.
— В какой камере сидит Федулов?
Помощник справился по книге и доложил:
— Вчера за драку переведен из номера шестнадцать в четвертый карцер.
Взяв с собою корпусного дежурного, начальство спустилось в подвал. Ткачук прильнул к глазку четвертого карцера, ожидая увидеть висящего в петле Федулова. Но смотрителя ждала приятная неожиданность: заключенный был жив-здоров и прохаживался по карцеру — из угла в угол.
Начальник отхлопнул «кормушку» — форточку посреди двери, куда обычно ставят еду арестантам. Он наклонился и крикнул:
— С наступающим Новым годом, Федулов!
— Спасибо, и вас тоже! — со спокойным достоинством ответил тот.
Ткачук разогнулся, вытер ладонью пот со лба:
— Вот и хорошо!
О странной записке смотритель никому не сказал ни слова. Про себя со злобой подумал: «Ну, негодяи, нашли над кем шутить! Попадутся мне в руки — шкуру спущу!»
Но не давала покоя мысль: «Как удалось подсунуть записку? В какой момент? И главное — для чего?»
Ответов на эти вопросы не было.
Труп для студентов
Когда на другое утро смотритель прибыл на службу, корпусной дежурный Негода его ошарашил:
— Дозвольте доложить, в карцере арестант повесился!
— В четвертом, что ль? — переполняясь гневом, спросил Ткачук. — Новогодние шуточки?
— Никак нет! Без всяких шуток — висит на решетке в четвертом изоляторе, — проговорил корпусной, удивляясь осведомленности начальства. — Обнаружили в половине седьмого. Был еще теплый.
