– Здесь пригодилась бы его мудрость, – шутливо сказал издатель, следуя за взглядом врача.
– Хватило бы и меньшей дозы, – возразил тот, беря стакан коньяка, протянутый ему. – За здоровье малышки, – произнес он тост.
Это был невысокий человек, элегантно одетый, с лицом строгим, но отнюдь не хмурым. У него были короткие жесткие волосы с проседью и большие светлые глаза, покрасневшие от усталости.
– Вы мне не сказали, красива ли моя девочка, – улыбнулся Монтальдо.
– Девочка здоровая и подвижная, – ответил врач. – Чего не могу сказать о синьоре, – добавил он с явной холодностью в голосе.
Этот тон вызвал незамедлительную ответную реакцию Эдисона.
– Доктор Поцци, – веско сказал он, – если вы пытаетесь дать мне почувствовать себя виноватым, вы не попадаете в цель. Я, как вы меня предупреждали, соблюдал все необходимые предосторожности с женой. Если она вдруг оказалась беременна… Ну, это была роковая случайность. С тех пор, как родился последний сын, между мной и моей женой больше не было физической близости. Если быть точным, это случилось только один раз, по моем возвращении из Америки, – оправдывался он, садясь на диван под картиной Джованни Фаттори «Лошадь с лежащим всадником», одним из своих последних приобретений.
Доктор Поцци уселся в кожаное кресло, которое минутой раньше занимал хозяин дома.
– Я никому не хочу внушать чувство вины, – возразил он. – Я констатирую факты.
– Факты, факты… – запальчиво повторил издатель, вставая и начиная мерить широкими шагами ковер.
Он явно был обеспокоен состоянием жены, за которое, однако же, не чувствовал себя ответственным. Очки в толстой черепаховой оправе, за которыми блестели черные живые глаза, которые унаследовала от него Валли, соскользнули вниз с его носа. Указательным пальцем, искривленным артритом, он вернул их на место. Эдисону Монтальдо было всего сорок лет, но у него уже появились серьезные проблемы со здоровьем.
– Я вас понимаю, командор. Однако достаточно одного сперматозоида, чтобы устроить грандиозные неприятности, – сказал доктор. – Несмотря на то, что Бенито Муссолини поощряет многодетные семьи, презервативы все-таки существуют, и ими следует пользоваться.
– Презервативами пользуются, когда спят с проститутками, доктор Поцци, – нахмурился издатель. – И если верить некоторым врачам, с не слишком большим успехом. Это предмет, связанный с пороком, – настаивал он. – Вы не можете рекомендовать его законным супругам.
Доктор Поцци подумал про себя, что образ мыслей издателя был идиотским еще до того, как тот стал фашистом.
– Я полагаю, что дал вам добрый совет, чтобы защитить здоровье вашей жены. Но вы вольны поступать как знаете, – заключил врач.
Он с удовольствием допил последнюю каплю коньяка, который, хоть и был французским, а значит, антифашистским, заполнял подвалы в доме Монтальдо, и встал, чтобы попрощаться.
– Я могу подняться наверх? – спросил его хозяин дома, отказавшись от полемики.
Этот упрямый антифашист был, в сущности, порядочным человеком и к тому же отличным медиком.
– Так можно?.. – повторил он, удивленный молчанием доктора.
– Дайте женщинам время привести все в порядок. Через полчаса можете подняться. Нужно подыскать кормилицу, – посоветовал он. – Вряд ли мать сама сможет кормить. Обильное и тщательное питание поможет ей набраться сил. Свежее мясо, возможно, с кровью, стаканчик легкого вина к обеду, побольше фруктов и свежей зелени.
– Вы уходите, доктор? – озабоченно спросил Монтальдо.
– Меня ждут другие пациенты, – пожал плечами врач. – Ваша жена вне опасности. Сегодня вечером я вернусь проведать ее. Будьте покойны, командор, и следуйте моим советам, – попрощался он, протягивая руку.
Эдисон Монтальдо хотел было выбросить вперед правую руку в виде приветствия, как это предписывалось режимом, но решил для доктора Поцци сделать исключение и ограничился рукопожатием.
Оставшись один, он налил себе еще выпить и закурил «Македонию» с золоченым мундштуком.
Библиотека была совершенно изолирована от остального дома, в ней царила полная тишина. Здесь Эдисону приходили в голову самые лучшие его идеи, здесь ему всегда хорошо думалось. И теперь он старался понять причину едва уловимого беспокойства, которое необъяснимым образом тревожило его. Оно началось несколько часов назад в Милане после неожиданного телефонного звонка сестры Полиссены в дом Анны Гризи, где он в тот момент находился, но отнюдь не по издательским делам.
Анна Гризи была молодой и привлекательной романисткой, с которой он уже некоторое время был в связи. Все выходные дни, когда семья находилась на озере, Эдисон проводил в ее квартире на втором этаже особняка на корсо Маджента, в ста метрах от своего издательства.
Анна Гризи недавно опубликовала в его издательстве свой первый роман, и критики, заранее подготовленные Монтальдо, старались изо всех сил, строча положительные рецензии.
Телефонный звонок Полиссены, которая долго извинялась, что прервала субботний отдых брата, нарушил сладкое очарование свидания. Эдисону пришлось оставить свою подругу, с которой они собирались идти завтракать в ресторан «Савини», и поспешить на виллу. Нежная, но мстительная Анна, которая намеревалась продемонстрировать новое платье, только что полученное от модельера, не хотела простить ему этого даже ради такого срочного дела.
– Не беспокойся, душа моя, – с тонким коварством сказала она ему, моргая длинными черными ресницами. – Я пообедаю с Комотти. Мы давно собирались обсудить публикацию моего романа с продолжением в его еженедельнике.
– В моем еженедельнике, которым он только руководит, – не смог удержаться от уточнения Монтальдо.
– Мой, твой, его… Какая разница? – прощебетала молодая женщина, которая добилась своей цели, вызвав его ревность, и теперь торжествовала.
Комотти был молод, имел представительную внешность и считался гран-синьором в литературных кругах. Эдисон тоже был молод, но не слишком красив и не мог тягаться с аристократическим происхождением и манерами своего сотрудника, которые и нравились, и в то же время задевали его.
– Тебе все равно: не с одним, так с другим, – съязвил он.
– Можешь считать, что сделал мне комплимент, – невозмутимо ответила Анна. – Не будь я такой, я не стала бы твоей любовницей.
Эдисон разразился искренним смехом.
– Это правда, – согласился он. – Гений домашнего очага у меня уже есть. Страж моей чести и чести семьи. – Монтальдо вдруг замолк и сделался серьезным, словно прервав богохульство, невольно вырвавшееся из уст.
Он уехал в Белладжо, проклиная жену, которой не хватило терпения подождать до понедельника, чтобы не портить ему выходные, а заодно и ребенка, рвавшегося на божий свет на два месяца раньше срока.
