La plus grande preuve d'abnégation que donne l,amitié,
c,est de vivre à coté de l’amour[119].
Раньше в этих своих записках я упоминал, и даже обращал внимание читателя на факт, что определенные события, если рассматривать их в свете последующего знания, выстраиваются, подобно звеньям цепи, в единое целое.
Спокойные месяцы, завершавшие год Коммуны, я провел в Хоптоне. Изабелла уехала, оставив Литтл-Кортон на попечение управляющего. Пользуясь отсутствием дел, я занялся сведением событий прошлого в одну цепь.
Поначалу непросто было осознать, что те минуты на моле в Генуе не являлись частью галлюцинаций, посещавших меня во время болезни. Но, всегда обладая практичным складом ума, я не поддался иллюзии, и этот странный каприз из числа тех, что преподносит иногда жизнь, стал постепенно доходить до моего сознания по мере того, как необъяснимое начало обретать смутные черты.
В родном климате силы быстро вернулись ко мне, и если честно, еще до открытия охотничьего сезона я напрочь позабыл про все раны и недуги. Впрочем, приклад ружья к плечу я вскидывал не так ловко, как проделывал это до того, как пуля Миста засела в моей мышце.
Мадам де Клериси и Люсиль вернулись в Париж, но, как писала мне первая из них, мечтали покинуть столицу, переставшую быть приятным местом обитания для легитимистов. Мадам по-прежнему доверяла мне ведение своих дел, которыми я tant bien que mal[120] занимался посредством переписки. Виды на урожай были отличные, и мы без особого страха смотрели в ближайшее будущее.
Время от времени Альфонс Жиро проводил пару дней с дамами, но сочинителем писем он был скверным, не лучше меня, и мы в ту пору имели друг о друге мало вестей.
Виконтесса, как я подметил, о Люсиль старалась упоминать как можно реже. «Альфонс у нас», – написала она однажды, ничего не добавив. «Люсиль чувствует себя хорошо и всегда весела» – в другой раз. Такие скудные сведения не могли меня удовлетворить.
Дважды мадам приглашала меня провести у них несколько дней или недель на улице Пальмье, и дважды я отказывался. Если по правде, мне не хотелось встречаться с госпожой де Клериси до тех пор, пока вся картина событий не сложится воедино, и я смогу не опасаться какого-нибудь слабого звена.
В сентябре я побывал в Париже, где провел всего два дня и позаботился о том, чтобы не встретиться с мадам, ее дочерью или Альфонсом. И больше ожидаемого преуспел в поисках недостающего звена.
«Раз уж вы не можете покинуть свое имение сейчас, – писала мне виконтесса, – то, быть может, навестите нас в Ла-Полин к концу сбора винограда. Друг мой, я воистину вынуждена просить вас об этом, поскольку урожай велик, и нам не обойтись в финансовых вопросах без знаний и опыта, которые вы так любезно предоставили в наше распоряжение».
На это предложение я ответил весьма туманно, полагая, что в скором времени Альфонс может сообщить нам весть, которая внесет большие перемены в несколько судеб. Теперь, когда он обрел значительную часть утраченного наследства, у него не имелось причин тянуть с завершением своего ухаживания за Люсиль.
Я также обсудил с Джоном Тернером проблему, возникающую в том случае, если мы исходим из факта гибели сообщника Миста на злополучном «Принсипе Амадео». Ведь выходило так, что этот человек унес с собой – если не в тот мир, так уж из этого точно, – остаток состояния Альфонса Жиро.
«Через пять лет Жиро сможет вернуть себе стоимость утраченных чеков, – заверил меня банкир. – Теперь, имея все основания считать бумаги сгинувшими в море, мы смело можем приостановить все выплаты по ним». В том же самом письме мой друг сообщал кое-что, имеющее касание ко мне. «Я становлюсь все старше и толще, – писал он. – И в свете сих фактов решил назначить вас практически своим наследником. Человек, который отказался жениться на такой прекрасной девушке, как Изабелла Гейерсон, да еще и от изрядного состояния, которым она владеет, воистину заслуживает проблем с деньгами. Поэтому я решил завещать их вам».
