Жил на свете мальчик Фролка По прозванью Балаболка. Не успеет Фролка встать, Как во всю начнет болтать. И про это и про то. Про котлеты, про пальто, И про киску и про миску, Про ириску, про редиску, Про бидоны, про смолу, Про лимоны и золу, Про корзину, про часы, Про резину, про усы, Про лопатку, про снежок, Про лошадку, про флажок, И про то и про другое, Прямо ужас, что такое! О платочке, о листочке, О свисточке, о цветочке, Об игрушках, о ватрушках, О старушках, о зверюшках, Про медведя, про лису, И про прыщик на носу. И про то и про не то, И про сам не знает что. Мама скажет — Фролка, кушай, Фролка скажет — Мама, слушай. Рот забьет полным-полно И болтает все равно Про сметану и про кашу, Про стакан, про простоквашу И про сыр, и про творог, И про яблочный пирог. Как-то Фролка кушал рыбу. Взял кусок — большую глыбу, Полный рот набил битком И болтает языком. Вдруг — большая рыбья кость Сквозь язык прошла, как гвоздь. Фролка очень удивился, А язык остановился. Фролка хочет крикнуть — «Мама!» А язык молчит упрямо, Заболел, стал хил и плох, Ну, а к вечеру засох. Фролку мать ведет к врачу, К Ипполиту Кузьмичу. Старый доктор Ипполит Фролке рот раскрыть велит. Долго возится он с Фролкой, Промывает рот карболкой И щипцами тащит кость, Кость большую, точно гвоздь. Фролке доктор Ипполит Десять дней молчать велит. Говорит он — Мальчик Фролка, Прекрати болтать без толка. Разговоры за едой Могут кончиться бедой. Фролка доктора послушал: С этих пор он молча кушал. Постепенно он привык Не ворочать зря язык. Не болтает, ценит слово, Говорит всегда толково. Все теперь довольны Фролкой И не дразнят Балаболкой. Ну, а сам-то ты, малыш, За едой не говоришь?
Ерцево, февраль 1952 г. Мишка-певец
Ползимы в краю лесном Спал медведь глубоким сном. Съел он летом столько мёда, Что наелся на полгода, И блаженствует во сне, Собираясь встать к весне. Ночью вдруг проснулся Миша — Шум какой-то он услышал: Кто-то пляшет и поет, Спать спокойно не дает. Заворчал со сна медведь: Кто посмел плясать и петь?! Кто шумит, когда я сплю?! Всех сейчас передавлю! Видит Мишка — на снегу Пляшут зайчики в кругу, Подлетают, как пружинки, Ловят лапками снежинки — Маленькие зайчики — Девочки и мальчики. На головках у зайчат Ушки стрелками торчат, Глазки, словно бусики, Над губами — усики. Пляшут весело и лихо, А под елкой мать-зайчиха Детям песенку поет, В барабан чечётку бьет. Смотрит Мишка из-за веток На зайчиху и на деток — И подумал: «Малыши У зайчихи хороши, Что на них нельзя сердиться — Надо ж детям порезвиться!» И еще решил медведь: «Помогу зайчихе петь». Подошел, нагнулся к уху, Да как рявкнет, что есть духу. То-то был переполох: На охоте волк оглох, В страхе белки-попрыгушки В снег попадали с макушки. Тотчас дал тревогу дятел — Клювом в ствол заколошматил. Всполошились от тревоги Норы, гнезда и берлоги. Подскочив на край небес, Заглянуло солнце в лес. Зайки бедные с испуга Повалились друг на друга, А потом, поджав хвосты, Ускакали за кусты. А несчастная зайчиха На снегу лежала тихо, Неподвижна, чуть жива, И дыша едва-едва. «Странно, — думает медведь, — Я хотел им песню спеть. Отчего же это пенье Привело весь лес в смятенье? Очень жаль, — у нас в лесах Толк не знают в голосах! Я обиделся, и впредь Ни за что не стану петь!!»
Ерцево, 1952 г. Песни на мои слова, разрешенные к исполнению на сцене лагерного клуба
