– Что ж, я слушаю тебя.
Я смутно подозревала, что она попросит вступиться за нее перед отцом. Другие жены уже просили о таком раньше. Поэтому я не ожидала услышать то, что она сказала.
– Ты не сможешь добиться своей цели одна. И нельзя, чтобы ты потерпела поражение. Я могу тебе помочь. Могу. Я…
Меня словно бросили в ледяную воду; холод проник до костей. «Неужели весь Иерусалим знает план Ахии – и мой?»
Я не стала тратить время, лицемеря и отрицая. Следовало найти слабое место. Я не могла допустить, чтобы мой замысел знала каждая гаремная сплетница.
– Откуда ты знаешь?
– Трое могут хранить тайну, если двое из них мертвы. Какая разница, кто мне сказал? Я знаю. Позволь мне помочь тебе. Пожалуйста.
– Зачем тебе это?
Я едва знала госпожу Гелику. Она была сдержанной и гордой, устремленной лишь на себя, как чаша с зеркальными стенками. Казалось, ничто ее не радует, ни красивые платья, ни драгоценности, ни даже изысканные яства. И все-таки теперь она пришла ко мне. Глаза у нее отчаянно пылали, руки она сжала, словно нищая.
Вместо ответа она упала передо мной на колени:
– Царевна, умоляю тебя.
У меня мороз пошел по коже, когда я увидела, как она унижается.
– Не надо, – сказала я, отступая на шаг. – Пожалуйста, госпожа Гелика, не надо. – А потом откуда-то явились нужные слова: – Встань, а то люди увидят.
К моему облегчению, Гелика послушалась, явно боясь, что кто-то заметит ее мольбы. Она встала, глядя на меня:
– Если ты не позволишь помочь тебе, царевна, у меня не останется выхода.
– Разве я сказала, что не позволю? Но сначала ты должна объяснить, почему ты думаешь, что мне вообще нужна чья-то помощь и почему ты так стремишься предложить мне сейчас свою дружбу, если мы едва обменялись десятком слов с того момента, как ты вошла во дворец моего отца.
Я взяла ее под руку, чувствуя, как Гелика сжалась и похолодела от страха и отчаяния.
– Давай прогуляемся. Ты покажешь мне цветы в своем саду.
Она скорбно посмотрела на меня:
– Мне нет дела до цветов.
– А зря, – ответила я, – они слышат много тайн.
Теперь она поняла, в глазах блеснула надежда.
– Что ж, идем. Но в моем саду ничто не растет как надо.
– Наверное, ты плохо ухаживала за цветами. Разумнее заботиться о них.
Болтая по пути в сад, я пыталась угадать, какая беда с ней случилась, если она пришла ко мне умолять о помощи. Я предполагала, что через меня она хочет попросить о чем-то отца. В таком случае я посоветовала бы ей самой поговорить с ним прямо. Отец очень редко отказывал своим женам.
– Что ж, – сказала я, когда мы вошли в ее садик и скрылись от чужих глаз между лимонными деревьями в раскрашенных кадках, – скажи мне, чего ты хочешь. И не трать свое и мое время на ложь и красивые слова. Ты сказала, что хочешь мне помочь? Каким образом и почему? И какую цену ты назначишь за эту помощь?
Госпожа Гелика остановилась и посмотрела мне прямо в глаза. Ее взгляд был холоден, как зима.
– Ты хочешь бросить вызов пророку Ахии. Это опасная игра. Если у тебя все получится…
У меня похолодело все внутри.
– Как ты узнала?
Ее губы искривила ироничная улыбка:
– Женщины говорят много. Евнухи – еще больше. Мужчины – больше всех. А я слушаю.
– Допустим, ты права. – Я машинально сорвала цветок с ближайшего лимонного дерева. – Если у меня получится, тогда что?
– Если у тебя все получится, ты уедешь. Вырвешься из этого дворца, из этих каменных стен.
Меня поразила горечь, звучавшая в ее словах.
– Разве ты не счастлива здесь? – спросила я.
Немного помолчав, она тихо рассмеялась, глумясь над собственной болью:
– Счастлива ли я? Разве узники могут быть счастливыми? И разве на клятвопреступников падает меньший позор, если их принудили совершить это преступление?
Она словно думала вслух, наедине с собой. Слова звучали горько из-за долго сдерживаемой тоски. Она говорила о давней скорби, с которой настолько сжилась, что уже привыкла к тупой боли в сердце.
«Не из-за гордости она вела себя так сдержанно, совсем не из-за гордости!» Меня захлестнула волна стыда за то, что я не поняла этого раньше. Эту жену моего отца, эту царицу, неслышно ходившую по дворцовым залам, переполняли тоска и угрызения совести. Теперь я увидела, что скрывается в глазах госпожи Гелики: презрение к себе. Не отца моего она ненавидела, а себя.
Я нечаянно смяла и раздавила цветок лимона, который вертела в руках. Смахнув лепестки, я спросила:
– Как тебе помочь?
Она повернулась ко мне, глаза у нее пылали отчаянной надеждой:
– Если я помогу тебе, возьмешь ли ты…
– Тебя в Саву?
Я почувствовала отчаяние, зная, что это не выйдет. Жены моего отца обеспечивали соблюдение договоров. Такой ценой покупался мир. Отец не мог отпустить никого из них, даже в качестве свиты своей дочери. В определенном смысле они ему не принадлежали: он только брал их, но не отдавал.
– Нет, не меня. Для меня уже поздно. Я не могу вернуться. Не меня, а мою дочь. Ты должна увезти ее с собой.
– Но, послушай, госпожа моя Гелика, – я заговорила очень ласково, словно упрашивая перепуганного котенка спуститься с высокой ветки, – у тебя нет дочери.
– Нет. Пока нет. Но будет.
Она прижала руки к животу. Теперь я заметила то, что скрывали складки ее пышной одежды.
– Богиня открыла мне, что у меня родится дочь, которая искупит мое клятвопреступление.
Я посмотрела на ее едва-едва округлившееся тело. До рождения ребенка оставалось полгода, не меньше.
– Даже если и так, я уеду до ее рождения.
«Или умру».
– Ты заберешь ее. Поклянись, что заберешь. А иначе я пойду к царю Соломону и расскажу ему о твоем плане.
– Госпожа Гелика…
– Ты должна. Она предназначена для Артемиды. Если ты не заберешь ее, я зарежу ее собственными руками. Дочь Охотницы не будет расти в этих стенах, чтобы стать игрушкой мужских прихотей и похоти.
Меня сковало холодом, я видела, что говорю с безумной.
– Я помогу тебе, – сказала я, – только поверишь ли ты моим словам? Мне придется уехать до того, как ты родишь, но, если это будет девочка, я пришлю за ней и сама воспитаю ее в моем царстве. Клянусь в этом.
– Родится девочка, так обещала богиня. – В ней не осталось ни тени сомнения. – Ты должна посвятить ее Богине-охотнице. Поклянись в этом тоже.
– Я не стану распоряжаться жизнью девочки без ее согласия. Если она сама захочет, то пойдет к твоей богине. В этом я могу поклясться.
