Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 117
Так называлась маленькая герметичная камера, темная и холодная как могила. Их было всего шесть, построенных на месте высохшего пруда для особых случаев наказания. Никто не выдерживал там долго, через несколько дней люди начинали бредить, терять представление о вещах, о значении слов, времени, и в конце концов умирали. Вначале, скорчившись в своей могиле, не имея возможности ни сесть, ни вытянуться, несмотря на небольшой рост, Альба боролась с безумием. В одиночестве она поняла, как ей была нужна Ана Диас. Альбе казалось, что она слышит едва различимый стук, словно кто-то передавал ей шифрованное послание из других камер, но вскоре она перестала обращать на это внимание, поскольку поняла, что любая форма сообщения невозможна. Она пала духом, надумав разом покончить с пыткой, перестала есть и только изредка, когда чрезмерная слабость оказывалась сильнее этого решения, выпивала глоток воды. Она попыталась не дышать, не двигаться и с нетерпением стала ждать смерти. Так продолжалось довольно долго. Когда Альба почти достигла желаемого, появилась ее бабушка Клара, которую она столько раз призывала, чтобы та помогла ей умереть. Бабушка объяснила ей, что благодать заключается не в смерти, ведь она в любом случае наступит, а в сохранении жизни, что было бы чудом. Альба увидела Клару такой, какой помнила с детства, в ее белом льняном халате, зимних перчатках, с нежнейшей беззубой улыбкой и озорным блеском ореховых глаз. Клара посоветовала ей писать мысленно обо всем, без карандаша и бумаги, чтобы занять голову, выбраться из собачьей будки и продолжать жить. Она внушила ей идею написать свидетельские показания, которые когда-нибудь откроют ужасные тайны ее пребывания здесь, и все узнают о кошмаре, в который превратилась жизнь стольких людей наряду с мирным и упорядоченным существованием других. Тех, кто не хотел ничего знать, кто поддерживал иллюзию нормальной жизни, кто отрицал, вопреки очевидному, что в нескольких метрах от их счастливого мира люди находятся на краю гибели в мрачных казематах. «Ты должна многое сделать, так что перестань жалеть себя, выпей воды и начни писать», — сказала Клара своей внучке, прежде чем исчезнуть так же неожиданно, как пришла.
Альба попыталась последовать совету бабушки. Едва она начала мысленно свои заметки, как собачья будка наполнилась персонажами ее истории, которые вошли, торопясь, и окутали ее своими пороками и добродетелями, меняя ее факты и уточняя свидетельские показания, торопя ее, что-то требуя от нее, сердясь на нее, а она записывала поспешно, в отчаянии, потому что по мере того как она начинала новую страницу, предшествующая стиралась. Это занятие занимало ее. Поначалу она легко теряла нить и забывала все так же быстро, как вспоминала новые подробности. Малейшая рассеянность, страх или боль сбивали ее с толку и запутывали. Но потом она начала вспоминать обо всем медленно, по порядку, и смогла погрузиться в свой собственный рассказ так глубоко, что переставала чувствовать голод, чесаться от ужасного ощущения грязи, обонять, жаловаться и, наконец, победила одну за другой свои горести.
Прошел слух, что Альба умирает. Охранники открыли крышку собачьей будки и вытащили ее совсем обессиленную, она почти ничего не весила. Ее снова привели к полковнику Гарсиа, ненависть которого не угасла за эти дни, но Альба не узнала его. Она оказалась за пределами его власти.
Снаружи отель «Христофор Колумб» выглядел скромно, словно начальная школа. Таким я его и помнил. Не знаю, сколько лет прошло с моего последнего визита туда, я попытался представить, что навстречу мне выйдет сам Мустафа, как в былые времена, черный как смоль, одетый на восточный манер, с двойным рядом металлических зубов, вежливый как визирь, единственный настоящий негр в стране, где остальные были крашеными, по уверению Трансито Сото. Но все было не так. Швейцар привел меня в очень маленькую комнату, указал на кресло и попросил подождать. Через короткое время вместо театрального Мустафы появилась сеньора с грустным видом и лицом провинциальной тетушки, одетая в рабочее синее платье с белым, крахмальным воротником. Увидев меня, такого старого и немощного, сеньора слегка вздрогнула. В руках она держала красную розу.
— Кабальеро пожаловал один? — спросила она.
— Конечно один! — воскликнул я. Женщина передала мне розу и спросила, какую комнату я бы предпочел.
— Мне все равно, — ответил я, удивившись.
— У нас свободны «Конюшня», «Храм» и «Тысяча и одна ночь». Какую хотите?
— «Тысячу и одну ночь», — выбрал я наугад. Она проводила меня по длинному коридору, освещенному зеленым светом и красными стрелками. Опираясь на трость, еле волоча ноги, я с трудом следовал за нею. Мы пришли в небольшой дворик, где возвышалась миниатюрная мечеть, украшенная нелепыми стрельчатыми арками с цветными стеклами.
— Это здесь. Если вы захотите что-нибудь выпить, попросите по телефону, — объявила она.
— Я хочу поговорить с Трансито Сото. Для этого я пришел, — сказал я.
— Сожалею, но сеньора не принимает частных лиц. Только деловых людей.
— Я должен поговорить с нею! Скажите ей, что я сенатор Труэба. Она меня знает.
— Она никого не принимает, я уже сказала вам, — ответила женщина, скрестив руки.
Я поднял трость и заявил ей, что если через десять минут не явится собственной персоной Трансито Сото, я разобью стекла и все, что находится внутри этого ящика Пандоры. Женщина в испуге отступила. Я открыл двери мечети и очутился в низкосортной Альгамбре.[60]Короткая лестница, украшенная изразцами, покрытая фальшивыми персидскими коврами, вела в шестиугольную комнату с куполом на потолке, где кто-то разместил все, что, по его мнению, существует в арабском гареме, хотя сам там не бывал: подушки с наволочками из камчатной ткани, стеклянные курильницы, колокольчики и всякого рода мелочи с восточного базара. Среди колонн, которых, казалось, было множество, благодаря умелому размещению зеркал, я увидел ванную из голубой мозаики размером со спальню и огромным резервуаром, где, как я прикинул, можно было бы вымыть корову и где свободно могли резвиться двое любовников. Это уж совсем было не похоже на «Христофора Колумба», каким я его знал. Я тяжело опустился на мягкую кровать, почувствовав себя вдруг усталым. Болели мои старые кости. Я поднял глаза, и зеркало на потолке вернуло мне меня самого: бедное ссохшееся тело, печальное лицо библейского патриарха, изборожденное горькими морщинами, и остатки белой шевелюры. «Сколько времени утекло!» — вздохнул я. Трансито Сото вошла без стука.
— Рада вас видеть, патрон, — поздоровалась она как всегда.
Она превратилась в высокую зрелую сеньору, волосы были убраны в строгий пучок, а на черном шерстяном платье выделялись две нити роскошного жемчуга. Величественная и спокойная, она напоминала скорее пианистку, чем хозяйку дома терпимости. Мне стоило некоторого труда соотнести ее с женщиной из моего прошлого, обладательницей вытатуированной змеи на животе. Я поднялся в приветствии и не смог говорить с ней на «ты», как раньше.
Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 117
