— Да.
— Ошалеешь…
— Ошалеешь?
— Кровь силу дает, раздувает ее, как ветер огонь, но разум туманит, опьяняет. С обожравшимся волком лучше дела не иметь. Они друг друга разорвать могут. Злющие. И силы недюжинной.
— А если это будет кровь Осененного? — Глава Цитадели постучал пальцами по столу, отчего в глиняных плошках, стоящих под светцами, пошли круги, и огоньки лучины раздробились в них, заколыхались.
— Дар прибудет.
Обережник помолчал.
— Как вы между собой разговариваете? Ты сказал Лесане, будто отпустил стаю. Как?
Юноша заговорил, словно оправдываясь:
— Господин, мы не волки. У нас нет такого острого нюха и зрения, нет когтей и зубов…
— Это я вижу, — оборвал его Охотник. — Отвечай на вопрос.
— Мы… умеем слышать друг друга даже за десятки верст.
— Слышать?
— Да.
— Как?
— Я… я не знаю. Любой из стаи способен дотянуться до вожака рассудком.
— И ты сейчас можешь поговорить с кем-то из своих?
— Нет, — Белян покачал головой. — Говорить не могу, только послать мысли. Это… как… я не умею объяснить. Я не вру! Я не знаю! Они будто слышат, о чем я думаю, видят моими глазами… — он тараторил, надеясь, что сидящий напротив человек не подумает, будто его пытаются обмануть.
— Покажи, как вы это делаете. Я смогу услышать твои мысли? — подался вперед обережник.
Ходящий побледнел:
— Не знаю… могу попробовать, — его лицо застыло, взгляд стал тяжелым.
Пленник пристально смотрел в глаза Охотника. Миг, другой, третий… по лбу и вискам катились частые капли пота, они сбегали по скулам, падали с подбородка.
Впусте.
— Не получается, — наконец, глухо сказал юноша: — Ты меня не слышишь.
Мужчина кивнул. Он ничего не чувствовал. Лишь видел, что кровосос не врет.
— Как вы обращаете людей? Как обратили тебя? Как вы кормитесь? Говори.
— Вожак не позволяет стае грызть людей. Кровь Осененного заменяет кровь человека. Раз в луну я кормлю каждого. Крови нужно немного, если стая небольшая. Если большая, одному Осененному не справиться. Меня обратили после того, как вожак понял, что его стая слишком разрослась и в одиночку ее не прокормить.
— А как кормятся Осененные?
Кровосос уронил взгляд под ноги, отчего окончательно превратился в провинившегося мальчишку:
— Людьми.
Обережник усмехнулся, встал из-за стола, прошел туда-сюда по покою, остановился напротив полонянина и произнес:
— Ты говорил, если человека не выпить, он становится кровососом. Верно?
Ходящий кинул, по-прежнему избегая смотреть на собеседника:
— Да. Если выпить досуха — умрет и станет упырем. Если нет — обратится. Чаще те, кого так обратили, становятся дикими. Навроде упырей. Безмозглыми. Живут одной повадкой и голодом. Рядом же нет вожака, который научит, даст войти в разум.
— А если вожак есть?
Пленник горько улыбнулся.
— Научит всему. К тому же хороший вожак кормится, не убивая. Если, когда пьешь, отпустить Дар, человек не обернется. Все не так, как ты думаешь. Я ни разу не убивал людей. Мой вожак тоже. Первый раз, когда я охотился, он был рядом, чтобы… ну… чтобы я не потерял рассудок, не загрыз девушку.
— Расскажи про вашу охоту. Я хочу знать.
— Можно я сяду? — ноги юношу уже не держали, а от опасной близости Охотника его стыдно колотило крупной частой дрожью.
— Сядь.
Белян, словно подрубленный, рухнул на лавку, облизал пересохшие губы и, опустив глаза в пол, начал рассказывать.
— Первый раз всегда охотишься с вожаком. Год должен пройти после обращения. Чтобы переяриться, в ум прийти. Мы вышли на девушку в брусничнике. Я позвал ее и она подошла. А потом я… ну… укусил. Мне было разрешено сделать три глотка. Это… сложно — остановиться. Очень сложно. Но если вытянешь все до капли, человек ведь умрет. И станет упырем. Я отпустил Дар, но сделал четыре глотка. А потом вожак меня оттащил. Первый раз почти никто не справляется… Девушка не плакала. Она, будто спала, но с открытыми глазами. А потом я затворил ей ранки, мы отошли, и я разбудил ее. Перестал удерживать зовом. Она очнулась и… все. Ушла дальше собирать свои ягоды.
— Человек ничего не помнит? — уточнил Глава.
— Нет, просто кажется, будто закружилась голова, а потом… будто перестала.
— Ты сказал, что затворил раны. Ты умеешь лечить?
Юноша хлопнул глазами:
— Все умеют лечить, господин…
Глава и Посадник переглянулись.
— Все?
— Да. И мы, и оборотни. В ком горит Дар.
Неужели они ему не верят? Почему? Он же правду говорит!
Обережники снова посмотрели друг на друга.
— Ты можешь сейчас услышать кого-то из своей стаи? — повернулся Глава к пленнику.
Белян вздрогнул, словно его ударили. Впервые в душе всколыхнулось упрямство. Впервые страх перед Охотниками отступил под натиском еще большего страха — страха совести.
— Нет! Не могу! — но сказал это слишком поспешно. Не поверили.
— Не можешь? Или не хочешь? — ратоборец мягко шагнул вперед.
— Не могу… я… они… — юноша сжался на лавке.
— Когда его кормили, Нэд? — спросил Глава, не отводя тяжелого взгляда от пленника.
— Седмицы три назад. Приказал конюху порезать руку. Нацедили чуть-чуть.
— То есть до исхода его луны осталось семь дней?
— Да.
— Сдается мне, нет нужды кормить его и дальше. Да и вообще. Зачем он нужен? — спросил обережник.
Из зажмуренных глаз пленника покатились слезы, а потом он судорожно всхлипнул и разрыдался:
— Я все рассказал! Все!
Глава стоял напротив, скрестив руки на груди. При мысли о том, сколько жизней эти самые руки уже отняли и сколько еще отнимут, полонянина обуял слепой ужас.
А человек тем временем равнодушно сказал:
— Верно. Потому я и спрашиваю: на кой ляд ты нам теперь сдался?
Рыдания Беляна стали еще надрывнее.
— Ты не хочешь делать то, что приказывают, — объяснил ему мучитель. — Зачем в таком случае тебя кормить?
