Конечно, было бы неверно полагать, что столь тесные, явно дружеские, связи между правящим слоем вандалов, включая царский род, и афроримлянами возникли лишь благодаря новой политике терпимости, провозглашенной Ильдерихом еще до своего воцарения. Ведь еще Тразамунд поддерживал тесные контакты с духовными и светскими интеллектуалами вандальского царства и сам считался высокообразованным человеком. Однако столь доверительное, личное общение с афро-римскими литераторами, художниками, вообще людьми искусства, весь в корне новый, ориентированный на Константинополь и на Рим стиль жизни при дворе вандальского царя-романофила, мог восприниматься стоявшей в оппозиции к Гильдериху консервативной «старовандальской» знатью, сплотившейся вокруг клана Гентона, как откровенная провокация. Особенно перед лицом понесенных вандалами от мавров поражений! У ревнителей вандальских праотеческих традиций явно создавалось впечатление, что царь, усыпляя соотечественников сладкими речами, раболепствуя перед царьградским императором, предает интересы собственной державы, не обращая внимание на угрожающую ей серьезную опасность.
В ставшем совершенно неизбежном столкновении между двумя ветвями рода Астингов — линией Гунериха и линией Гензона — Гелимер, как более молодой и ничем не скомпрометированный, несомненно, пользовался поддержкой большинства именитых вандалов. Вытесненные (если не сказать — изгнанные) из ближайшего окружения царя Ильдериха, возвращенные изящными манерами образованных римских придворных лизоблюдов (с точки зрения вандальских эделингов, привыкших говорить со своим царем, как с первым среди равных, а не преклоняться перед ним, на «ромейский» манер, как перед «земным богом»), в свое прежнее «варварское» состояние, они, в отместку, подняли на щит царевича Гелимера (хотя сам этот обычай был некогда заимствован германцами у римлян). В данном случае, по меткому замечанию Людвига Шмидта, «честолюбивые планы Гелимера совпали с волею вандальского народа».
В то же время остается не вполне ясным, как реагировал на государственный переворот в вандальском царстве император Юстиниан. Ибо, хотя имеются подробные сведения о военных событиях в царствование Гелимера, не совсем понятным остается, при каких именно обстоятельствах началась война, приведшая к гибели вандальское государство. Война, по сути, не принесшая василевсу Юстининану почти ничего, кроме славы победителя «вандалов, разоривших Рим». Да еще тягостной необходимости продолжать начавшиеся при разгромленных «ромеями» вандалах столь же бесконечные, сколь и безуспешные военные операции против маврусиев, финансируя их теперь уже за счет средств восточноримской императорской казны. Ибо всякому разумному, не ослепленному великодержавными амбициями, человеку должно было стать ясно не позднее поражения, нанесенного воинам Тразамунда Каваоном: кто бы ни возжелал отныне править Карфагеном, принимал кровавое наследство…
Первая реакция Константинополя на свержение Ильдериха выглядела настолько искренней попыткой добиться примирения враждующих вандальских «партий», что понятно стремление некоторых авторов рассматривать ее как притворную и как нарочитую, наглую провокацию, заранее рассчитанную на отклонение сделанного императором «позорного» предложения новым царем вандалов. Севаст Юстиниан предложил оставить, чисто номинально, на престоле Ильдериха, старого, слабого и безобидного, в качестве царя-марионетки, при котором молодой и энергичный Гелимер пользовался бы всей полнотой реальной власти. В подобном положении сам Юстиниан пребывал на протяжении целого десятилетия — десятилетия, имевшего поистине всемирно-историческое значение! — наглядно доказав, что можно править самовластно и не восходя на престол, а пребывая, вроде бы, в его тени. Следовательно, Юстиниан, сделав Гелимеру описанное выше предложение, хорошо знал, что предлагал, ибо исходил из собственного опыта. И ничего наглого, бесчестного, позорного для нового царя вандалов в предложении Юстиниана содержаться не могло — уже в силу этой параллели.
Гелимер, хоть и был правнуком Гейзериха, на свою беду, не унаследовал дипломатических талантов прадеда. Его реакция на предложение Юстиниана была поистине варварской. Ввиду возникновения угрозы вмешательства Константинополя и попытки «ромеев» посредством внешнего давления возвратить к власти в Карфагене партию Ильдериха (очевидно, крайне малочисленную), Гелимер распорядился ослепить томившегося в заключении Гоамера. Ослепление (заимствованное, видимо, у Сасанидов — если верить труду Прокопия Кесарийского «Война с персами») было крайне жестоким способом исключить члена царствующего дома из линии престолонаследия. С тех пор оно практиковалось очень часто и повсюду — от Константинополя до Киева, от дворцов «ромейских» самодержцев и до ставок ханов Золотой Орды. Подобное зверство придало последнему вандальскому царю черты садиста-декадента, лишив его раз и навсегда надежды сохраниться в памяти потомков в качестве вандальского Тотилы или хотя бы вандальского Тейи. Гелимер повелел также усилить охрану Оагейса и старца Ильдириха, опасаясь их освобождения из-под стражи заговорщиками силой либо путем подкупа тюремщиков.
Между тем севаст Юстиниан, терпеливо ожидая окончательного умиротворения своей собственной, огромной, державы, продолжал переписываться с Гелимером (и не только с ним одним). Шестьдесят православных епископов, сосланных вандальским царем на Сардинию, и их представители в царствующем граде на Босфоре показали августу Второго Рима, сколько пользы можно извлечь из окончательного отчуждения влиятельных изгнанников от их монарха и из превращения их, пребывающих в ссылке, в активных и непримиримых оппозиционеров. Юстиниан предложил Гелимеру выслать старого Ильдериха, коль скоро тот лишен всякой надежды быть возвращенным на престол, во имя Божие, в град его юности — Константинополь. Там, в «столице мира», достопочтенному старцу будет обеспечен надлежащий уход вплоть до его уже недалекой кончины. А ослепленный Гоамер, естественно, не представляющий для Гелимера больше никакой угрозы, с превеликою охотою сопроводит своего уставшего от бремени земных забот монарха и сородича в Царьград.
Подобного нахальства Гелимер никак не мог стерпеть. Первое письмо Юстиниана он просто оставил без ответа (возможно, укрепляя свою власть сразу после переворота, узурпатор счел, что переписка подождет). Теперь же у него нашлось время продиктовать ответное послание. Причем такое, чтобы, по его прочтении, Юстиниан «усёк», что «вандал сер, да ум у него не чёрт съел». Мол, как бы хорошо «ромеи» у себя в Константинополе ни разбирались в хитросплетениях законов, у вандалов последнее слово все еще остается за народом. А народ — на стороне Гелимера. Он в этом уверен. То, что послание начиналось со слов «ЦАРЬ Гелимер ИМПЕРАТОРУ (т. е. «ЦАРЮ ЦАРЕЙ», согласно тогдашним понятиям о ранжире титулов правящих монархов. — В. А.) Юстиниану», вовсе не выражало подчиненность автора послания его адресату, в отличие от посланий Гильдериха (даже чеканившего, как указывалось выше, будучи царем суверенного государства вандалов, серебряные монеты с профилем константинопольского императора Юстина). Гелимер ссылался на старое доброе германское народное право отрешать от власти неспособного, опасного для существования народного сообщества, вождя. После смещения неспособного к правлению Ильдериха, он, Гелимер, взошел на престол, будучи, к тому же, согласно правилам престолонаследия, установленным Гейзерихом, первым в очереди соискателей престола, как старейший всех годами. Следовательно, он не совершил никаких противоправных действий, вообще же вандалы энергично воспротивятся любым попыткам внешнего вмешательства в их внутренние дела.
