умершими или погибшими сотрудниками.
То и дело у ограды парковались машины разного уровня престижности. Приехавшие, сняв целлофан с траурных букетов, скапливались перед крыльцом, присоединяясь к скорбной толпе. Все присутствующие старались, однако, не выходить за рамки своего микросообщества.
Двери зала прощания все еще были закрыты. Темы разговоров постепенно теряли связь с причиной, заставившей приехать сюда. Обсуждались служебные перестановки, перспективы карьерного роста, пенсионные дела, говорили о личных неурядицах, вспоминали какие-то далекие события. Жизнь есть жизнь, и пока человек дышит, он продолжает жить своими интересами и проблемами. Остановить это броуновское движение невозможно. Только смерть это движение останавливает, а может, просто переводит в другую плоскость. Мы же не знаем, что там — за чертой.
Наконец гроб вкатили в зал и установили на постамент. Обнажив головы, присутствующие удивленно всматривались в лицо усопшего. Смерть никого не красит, но тяжелая и мучительная болезнь практически до неузнаваемости изменила облик Юрия Константиновича. Он стал похож на мумию, обтянутую пожелтевшей кожей. Многие опускали взгляды в пол.
Пол был приятно прохладным. В пекле юга и при дефиците питьевой воды это было спасением, но спасением чреватым. Прохлада пола увеличивала шансы свалиться с тяжелейшей простудой. Я нехотя надел шлепанцы и продолжил мерить свое бунгало шагами. Все складывалось великолепно и одновременно до ужаса отвратительно.
Неожиданный и быстрый успех моего предприятия породил массу проблем. По ночам меня мучили кошмары, основательно забытые со времен раннего детства. Внутри все клокотало. Опресненная вода в душе не снимала напряжения, а заплывы в море скорее напоминали погружение в теплый бульон первобытного океана.
Облегчение, и то лишь на короткое время, приносило давнишнее изобретение советских морпехов: ликер «Малибу», крепкий семидесятишестиградусный ямайский ром и холодное кокосовое молоко с добавлением мелко колотого льда из дистиллированной и прокипяченной воды. Но злоупотреблять лекарством в угоду потенциальной ангине совсем не хотелось. Накопленная энергия не могла найти выход, и я метался целыми днями по комнатам глинобитного домика с традиционной испанской вентиляцией, которая позволяла обходиться без кондиционера, но не могла спасти от вынужденного, приводящего в исступление ожидания.
Все возможные связи были потеряны, оставалось еще несколько дней, которые необходимо было просто пережить, чтобы потом спокойно выбираться из всей этой жаркой августовской кутерьмы. Надо было принимать решение.
Наконец мысли выстроились в более или менее стройную шеренгу и, будучи расставленными по местам, позволили создать целостную картину происходящего.
Да, необходимо рискнуть и позвонить, выстроив хотя и тонкую, но все-таки реальную линию подстраховки. Телефон никак не хотел соединяться с континентом, выдавая нечленораздельное бульканье и электрический треск за подобие активности. Только через полчаса неудачных попыток удалось дозвониться по нужному номеру, но искомый абонент отсутствовал, и пришлось оставить свой номер для обратной связи. Трубка массивного, почти антикварного аппарата с грохотом опустилась на белый корпус.
Стрелки часов ползли по циферблату с неимоверной медлительностью, а солнце делало все возможное, чтобы пробраться внутрь помещения и нагреть его вместе со всем, что в нем находится, до предельно высокой температуры. Я пошел в спальню, открыл внутренние ставни, создавая конвекционный поток, спасающий от невыносимого зноя, упал на постель и забылся тем тревожным, поверхностным сном, который так необходим, когда возникает потребность убить время.
Звонок подбросил меня на кровати, и я потянулся к телефону. В трубке несколько раз что-то громко треснуло, как будто кто-то ломал на куски мембрану. Я слегка отвел ее в сторону, но тут же прижал к уху, услышав уже знакомый, с мягкими обертонами голос.
— Добрый день. Как погода?
— Здравствуйте. Жара стоит невыносимая, но по прогнозу, может быть, через пару дней будет свежее. Если прогноз не оправдается, то такая жара простоит еще пару недель.
— Не обгорите на солнышке. До свидания.
В трубке раздались короткие гудки, но этот разговор, на первый взгляд ничего не значивший, вдохнул в меня силы. Я бросился в душ, и теплые струи опресненной воды показались мне чуть прохладнее обычного. В желудке запорхали бабочки, как перед выходом на поединок, а под ложечкой засосало от внезапно проснувшегося голода. Теперь можно работать дальше.
Прощальные речи были сдержанно-деловыми и предельно корректными. Выступавшие словно боялись сказать лишнее и в то же время старались отдать должное товарищу, навсегда покинувшему их ряды. Несколько венков в изголовье и пара десятков букетов закрыли подножие. Речи закончились, люди поочередно подходили к гробу, брались за край и безмолвно прощались с тем, кто уже не мог им ответить. Затем подходили к осиротевшим дочерям Юрия Константиновича, чтобы поддержать их, передать частицу того тепла, которое не досталось их отцу.
Траурные венки, словно почетный караул, выстроились у машины-катафалка. Курсанты медленно пронесли гроб мимо застывшей шеренги. Через несколько минут траурная процессия двинулась в сторону кладбища. Ехали колонной, медленно, словно нехотя, стараясь оттянуть момент окончательного прощания, давая возможность еще раз мысленно вернуться к своим воспоминаниям.
Вечно суетящаяся Барселона прощалась со мной неласково. Стояла все та же изнуряющая жара. Полуденная сиеста смела большинство людей с улиц, чтобы впустить их обратно только к заходу солнца, когда морской бриз разбавит пекло прохладным воздухом. Лишь после этого можно будет перевести дух, город наполнится шумом голосов, оживут бесчисленные уличные кафе, а в тенистых аллеях появятся парочки разных возрастов.
Тяжелые стальные ворота захлопнулись за моей спиной, и я остался один на один с обжигающим августовским солнцем. Мне надо было пережить этот день под палящими лучами солнца, слоняясь по городу и таская за собой прилипчивых сопровождающих.
Наконец я взял такси и поехал в аэропорт, зарегистрировал билет на последний рейс и, чтобы не таскать багаж, оставил его на стойке регистрации для отправки, а затем вернулся в город, чтобы пробыть там до вечера.
Небольшой самолет авиакомпании «Иберия» круто взмыл в небо, и только пассажиры успели справиться с предложенным им перекусом, как машина стала снижаться, маневрируя в воздушных коридорах.
Рейс был последним, терминал — почти пустым. К тому же суббота сказывалась на сотрудниках аэропорта. Все, кто мог, уже отправились на выходные отдыхать, а тем, кто дорабатывал смену, совсем не хотелось работать. Они словно отбывали ненавистную повинность, отмахиваясь от пассажиров, как от назойливых, надоевших мух.
Я сразу увидел знакомую фигуру: слегка сутулящийся человек неторопливо направлялся в мою сторону. Кейс был у меня в руках, а вот чемодана на багажной вертушке мы так и не дождались. Полицейский и таможенник с явным неудовольствием оформили бланк о пропаже багажа и были рады нашему уходу, обнадежив на прощание знаменитой испанской фразой:
— Маньяна, маньяна[22].
Машина не торопясь выехала на шоссе
