платье из серой шерсти была затянута небрежно, на ногах не было ни обуви, ни чулок, и пальцы едва доставали до мягкого ковра.
Утро только-только вступило в свои права, до завтрака оставалось не более получаса, а в спальне было темно почти как ночью — из-за тяжёлых плотных занавесок, зашторенных наглухо и не пропускавших внутрь ни одного тоненького рассветного луча. И насыщенный фиолетовый цвет — единственное, что нравилось Хельмуту в этих занавесках.
Свечи здесь тоже не горели, лишь слабый огонёк едва тлел в камине, отчего в спальне было не только темно, но и холодно. Хельмут поёжился — и даже не от холода, а от вида беззвучно плачущей Кристины. Ему её было… жалко, что ли… Нечасто увидишь её такой беспомощной, словно уличный котёнок. На войне она была совсем другой.
— Первая ссора? — подал голос Хельмут, подойдя поближе, и сложил руки на груди. — Не рано ли?
Кристина вздрогнула, но рук от лица не отняла.
— Уйди, — глухо буркнула она.
На самом деле она выразилась грубее, однако Хельмут был хорошо воспитан своими родителями, поэтому пропустил то слово мимо ушей.
Он подошёл ещё ближе, но присаживаться рядом с ней на кровать не решился — если честно, чуть брезговал, не в силах справиться с мыслью, что на этих белоснежных, чуть примятых простынях и объёмных подушках его лучший друг спал со своей женой.
— Можешь рассказать мне, что случилось, — предложил Хельмут будничным тоном.
Тогда Кристина наконец открыла лицо, положив руки на колени и сжав пальцами несчастную серую шерсть своего платья. В глазах её, красных от слёз, вспыхнул немой вопрос, левая бровь невольно поползла вверх, а губы искривились в чём-то, напоминающем презрительную ухмылку.
— Мы с тобой уже делились откровениями, помнишь? — хмыкнул Хельмут.
Что ни говори, а та поездка на остров Зари ради заключения мирного договора с леди Элис Карпер всё-таки сблизила их сильнее, чем многочисленные попытки, уговоры и даже угрозы Генриха. По сути, Кристина и Хельмут тоже заключили своеобразный мирный договор — конечно, не на пергаменте и даже не на словах, но в собственных душах.
— Сейчас я не хочу, извини, — покачала головой Кристина, и Хельмут замер как вкопанный от этого «извини».
От неё и по делу извинений не дождёшься, а тут… Нет, теперь он просто обязан добиться от неё признания, что же случилось и почему Генрих оставил её одну в таком состоянии. Может, ей стало плохо из-за очередной истерики, или вина перепила, а он побежал за лекарем? Хотя мог бы и слуг послать… Хельмут отмёл это предположение, всё-таки убедившись в том, что они поссорились. К тому же вином от Кристины не пахло, и, оглядевшись, ни бутылки, ни бокалов он в комнате не обнаружил — прикроватный столик был пуст, а на туалетном стояла лишь одинокая шкатулка.
— Может, я могу чем-то помочь? — сказал он, чуть наклонившись.
Недоумение в глазах Кристины загорелось ярче тысячи солнц. Видимо, она ожидала издевок и насмешек, но у Хельмута просто не хватило на них сил.
День только начался, а уже грозил стать самым удивительным в его жизни…
Кристина покачала головой и снова заплакала, на этот раз не пытаясь скрыть лицо и вытереть обильно льющиеся слёзы. Лишь сильнее сжала подол платья, словно желая порвать его.
— Мне уже ничто не может помочь, — проговорила она, и в голосе её зазвучала горькая усмешка. — Было б можно — напилась бы, но…
— А почему нельзя… — в недоумении протянул Хельмут.
Что должно случиться, чтобы эта девушка отказывалась от вина? А вдруг из-за этого они с Генрихом и поссорились — он со своей заботой и попыткой защитить её от пристрастия к алкоголю чуть перегнул палку? Да нет, как-то это глупо… Плакать из-за того, что тебе не дали вина? Кристина, конечно, в целом была недалёкого ума, но не настолько же, чтоб вести себя как дитя малое!
Догадка кольнула его раздираемый сомнениями разум, когда Кристина положила руку на живот. Что ж, этого следовало ожидать…
— Я тут немного… в интересном положении, — подтвердила она его мысль. — И мне очень страшно. Я вообще не думала, что это случится… так скоро. Да нет, что это вообще случится хоть когда-нибудь! Не спрашивай, пожалуйста, просто не думала, и всё, — проговорила она очень быстро, глотая слоги из-за сковавших горло рыданий. — А тут… меня тошнит уже почти седмицу, я представляю только плохое и не могу думать о хорошем, ужасно сплю, боюсь, что стану плохой матерью, что не воспитаю ребёнка как следует, что я… Всё, что выстроил мой отец, всё, что отвоевал для меня Генрих, я потеряю!
И вновь она сказала более грубое слово, и вновь Хельмут постарался не обратить на него внимания… Но всё же, наконец осознав, что произошло с Кристиной, не выдержал, сел рядом на мягкую перину и внимательно заглянул в её заплаканное лицо, красное, мокрое от слёз, искажённое от рыданий.
— Во-первых, пожалуйста, успокойся, — попросил он. — Тебе нельзя волноваться. Во-вторых, не ругайся, это может плохо повлиять на ребёнка…
— Ну вот, я же говорила, — истерично рассмеялась Кристина, хлопнув себя по колену. — Я не могу дать ему ничего хорошего. Я никчёмная.
— Я вовсе не это имел в виду, — закатил глаза Хельмут. — Просто держи себя в руках и не ругайся. Я вот, когда слышу от тебя ругань, мысленно заменяю её на более спокойные слова, а ты заменяй не мысленно, а сразу, когда говоришь, — сбивчиво посоветовал он. — И ещё раз прошу тебя — не волнуйся. Просто скажи, чем тебе помочь.
— Как тут не волноваться, — с отчаянием в голосе протянула Кристина и торопливым жестом завела короткую каштановую прядь за ухо. — Я не знаю, что может убедить меня в том, что всё хорошо, что я не права насчёт… Насчёт будущего моего ребёнка. — Она погладила свой живот, пока ещё абсолютно плоский. — К тому же мне теперь придётся прекратить тренировки, и не на девять месяцев, а дольше, потому что я чувствую, что после родов буду ещё отлёживаться месяц или два… А я без тренировок не могу, я чувствую себя слабой и беззащитной, а я не хочу быть такой, понимаешь? И Генриха я уже просто… — Она прикрыла глаза, прикусила верхнюю губу и выдавила из себя с трудом: — Достала своими переживаниями. Ой, подожди… — Кристина замолчала, поднесла ладонь ко рту, судя по всему, сдерживая рвотный позыв, и сделала глубокий вдох. — Я так и знала, что у нас ничего не получится. Нет, я-то очень его люблю, он столько
