ветлы загорались неожиданно и к этим кострам нельзя было подойти на целых двадцать метров, заросли тростника, куги, камышей превращались в огненные валы и сгорали вместе с птичьими гнездами, зверьками, на свое несчастье построившими себе там жилье, змеями и даже рыбой, метавшей между кореньями растений икру.
На широких выгоревших полях ничего, кроме черного пеплового одеяла, не было, и долго еще не будет, из одеяла этого поднимались, вскидывали вверх обожженные, обугленные руки погибшие ветлы. Движение было молящим, рождало внутри горечь – всегда бывает так, когда видишь, как гибнет природа.
Говорят, что в минувшее лето температура в тени достигала пятидесятиградусной отметки (и даже выше, за пятьдесят), в воздухе можно было печь яйца, прямо на весу, так он был раскален, ну а яичница-глазунья легко жарилась на носах дюралевых моторок, даже без масла, вот ведь как, – кое-где даже такие эксперименты производили.
Яичница, по утверждению, свидетелей, получалась вкусная. Во всяком случае, под стопку водки пролетала соколом, как свист – только в тарелку накладывай… Желательно побольше. Такое хмельное и такое веселое лето и зажгло плавни, потушить их оказалось очень непросто.
В некоторых местах пламя сваливалось прямо в волжскую воду, и борьба «кто кого?» оказывалась, естественно, не в пользу пожара, огонь шипел, булькал, сопротивлялся и, в конце концов, пускал сизый вонючий дым. Все, «кердык» пожару.
А в Казахстане вон – огонь продолжал яриться до сих пор. Транзит дымового потока уже целых полтора месяца пролегал через Астраханскую область. Комельков поднял голову – полоса «транзита» была шириной не менее километра. Если не более: с земли ведь и не особо-то и определишь, прикидка может быть только приблизительной.
Выгоревшие берега по-прежнему были мертвы – ни одного живого шороха, рожденного зверьком, которых здесь всегда было много, ни одного птичьего голоса, – пусто кругом. Но нет, – вдруг послышался протяжный, какой-то зовущий рев коровы.
Странное дело – откуда здесь, в дельте Волги, раскинувшейся на добрых полсотни километров, могут взяться коровы? Если только коровы морские? Кирилл Лобко так же, как и Комельков, настороженно вскинул голову – и он удивился диковинному реву.
Значит, жалобное коровье мычанье не почудилось, и они оба, – дружно, в одном движении, – повернули головы в сторону казака Сашки.
Тот был спокоен, лицо его ничего не выражало, загорелая, в мелких белых отметинах рука крепко сжимала длинную рукоять руля, похожую на спортивную биту.
Коровий рев раздался снова, на этот раз он был сильнее, отчетливее, ближе к нам – неужели буренка по самое пузо всосалась в ил ерика и теперь зовет на помощь? Тут Кирилл неожиданно растянул губы в какой-то детской незащищенной улыбке и ткнул пальнем вверх.
За нашей бударкой увязалась чайка – большая, грудастая, прилетела в этот ерик с моря – в пенном следе лодки всегда всплывает рыба, можно поживиться, на что чайка и рассчитывала.
– Тьфу! – прокричал Комельков и отер ладонью лицо, потом, помотав головой, словно бы приходя в себя, приложил руку к груди: у него неожиданно зашлось сердце. – Надо же, как обычная чайка может реветь…
Справа по ходу мелькнул заросший травой неширокий рукав, – метров пять всего, ну, может быть, шесть. Рукав был перегорожен новенькой сетью, – китайской, явно, – на буроватой поверхности воды, бесстыдно красуясь, лежали яркие полосатые поплавки.
Поплавки были не просто яркие, они резали взгляд своим свистящим химическим цветом, сеть эту ранее еще не ставили, использовали ее в первый раз, браконьеры-«бракаши» под эту «премьеру», наверное, уже и выпивку приготовили, такие моменты они любят отмечать.
Казак Сашка мигом сбросил газ. Кирилл, чтобы не вылететь из лодки, уперся ногами в рундук – вовремя сориентировался и выставил перед собой ноги, обутые в парадные туфли, других туфлей на рыбалку он не взял, – еще чуть-чуть и большой неуклюжей птицей вымахнул бы за борт.
Лодка зарылась носом в воду и резко осела.
– Суки, – выругался казак Сашка, косясь на сеть, губы у него нервно задергались, – совсем совесть потеряли…
Он поспешно выкрутил рычаг, развернул лодку к сети, прижался к ней бортом. Губы у него не могли держаться на месте, ездили из стороны в сторону, он прижал к ним пальцы, – потом в бойцовском движении выкинул перед собой ладонь:
– Дайте ножик! – Свой нож доставать ему было не с руки.
Комельков, порывшись в кармане, протянул старый острый складень. Казак Сашка одним махом обрезал веревку, к которой был привязан груз, сетку ячеей зацепил за крюк, ввинченный в корпус бударки.
Дал газ. Лодка взревела мотором, потянула за собою сеть, с которой слетели сразу два поплавка, – заскользили по воде, будто раскрашенные жуки-плавунцы, – в следующий миг бударка едва не встала на-попа. Похоже, сеть имела не только груз, но и была привязана веревкой к кусту. Казак Сашка выругался и развернул лодку снова.
Движения у него были машинальными, словно бы раз и навсегда заученными, – они были прочно вживлены в его тело, он нашел еще один груз, привязанный к сетке, отсек коротким хлестким ударом складня, так же сноровисто и быстро перерезал веревку, притягивавшую сеть к кусту.
Глянул в одну сторону, в другую, цепко проколол глазами пространство, ничего тревожного не засек и начал выбирать сеть.
Хоть и недолго она стояла, а добычу постаралась зацепить. Первым показался крупный, килограмма три весом жерех, настолько плотно влезший в ячею сети, что едва не перехватил себя пополам и теперь беспомощно хлопал жабрами… Казак Сашка разрезал ячею ножом, вызволил сдавленного прочной жилкой жереха и бросил его в воду.
Жерех, будто бы не веря своему освобождению, перевернулся вверх брюхом, несколько мгновений стоял около бударки, жадно шевеля жаберными крышками, потом занял нормальное положение – пузом вниз, глянул сбоку на исчерканное летающей паутиной небо, хлопнул хвостом и был таков.
Следующим пленником оказался окунь – матерый, с бычьей головой и мутным от натуги взглядом, но казак Сашка не стал с ним возиться, отпластал складнем часть сети и забросил вместе с окунем в камыши – окунь был для него сорной рыбой, на которую он просто не хотел тратить время, поэтому обладатель бычьей головы и очутился среди сухих стеблей, словно певчая птица неведомого происхождения, раскрывал теперь жадно рот…
Потроша сеть, казак Сашка приподнимал по очереди локти и бросал взгляды то в одну сторону ерика, то в другую: он чего-то побаивался, уголки рта у него скорбно сползали вниз, словно бы он старался сжать губы посильнее, стискивая их так, что они плющили друг дружку, вид у хозяина нашего сразу делался угрюмым.
Понятно, чего он боялся: вдруг появятся владельцы сети, сотрясать впустую воздух они естественно, не будут, сразу схватятся за оружие. А стволы у таких людей всегда с собою, палить они могут во что угодно, даже в летающих пауков, и бударку
