наступает тепловое равновесие – толстый слой льда перестаёт «пропускать холод», и намерзание прекращается. Опустив в отверстие рейку, Булавкин осторожно тянет за проволоку, прикреплённую к её нижнему, подвижному концу. Он, согнувшись под углом 90 градусов, упирается в нижнюю кромку льда. Стоя на коленях, я делаю отсчёты при скудном свете фонарика. Сегодня – 2 метра 62 сантиметра. Но столько же было и в прошлый раз. Видимо, 50-сантиметровый снежный покров явился надёжной теплоизолирующей подушкой, и нового намерзания льда не произошло. В той же непроглядной тьме возвращаемся домой. До лагеря всего километр, но сейчас это расстояние кажется нам нескончаемым.
18–20 ноября
Банный день. Баня разбита рядом с аэрологической палаткой, и многие бегут мыться, натянув на себя куртки прямо поверх белья. «В Арк- тике можно разгорячённому и потному съесть добрый кусок снега для утоления жажды или высушить пот на резком ветру, мёрзнуть неделями – и чувствовать себя более здоровым, чем на юге», – писал известный полярник Николай Пинегин. Действительно, так оно и получается. Вряд ли кто-нибудь из нас решился бы на Большой земле в тридцатипятиградусный мороз в одной суконной курточке пройти те 30–40 метров, которые отделяют домик от кают-компании. А тут порой выйдешь, да ещё вспомнишь, что в грузах надо захватить кусок ткани или брус, и разгуливаешь, словно мороз не так уж велик.
После бани все с удовольствием легли чистыми в постели и, по выражению Канаки, должны были видеть «высокохудожественные сны».
Ночью вдруг так ухнуло и треснуло, словно льдина наша раскололась пополам. Все выскочили из домиков, но, к счастью, обошлось без последствий, – видимо, лёд лопнул где-то по соседству.
21 ноября
Метёт пурга. Потоки снега, словно песчаный смерч, несутся по льдине. Ветер обрушивается на маленькие, затерянные во мраке домики и в бессильной злобе гудит и стонет за стенами. Правда, в нашем новом жилище звуки пурги не так слышны, но зато явственней стали потрескивания и уханье льда. Порою кажется, что наша льдина вот-вот рассыплется на куски.
Хлопнула дверь тамбура, и в домик ввалилась заснеженная фигура. Это – Георгий Иванович Матвейчук.
– Ну и погодка! Хороший хозяин собаку на двор не выгонит. Тьма – хоть глаз выколи, да ещё радисты приспустили фонарь на мачте, чтобы ветром не разбило. Ничего не разглядишь. Пока до вашего домика добрался, раза три провалился в сугробы.
Он развязал капюшон, осторожно стянув куртку, повесил её на крюк возле камина и, присев у плитки, которую сегодня пришлось тоже зажечь, протянул над пламенем руки.
– Надолго такая мерзкая погода зарядила? – слышится из-за шторки, которой Яцун задёргивает свою койку, чтобы не мешал боковой свет.
– Вероятно, надолго.
Матвейчук разворачивает на столике синоптическую карту, которую он ежедневно составляет на основании данных, получаемых по радио с земли. Она вся пестрит циклонами, лезущими из Гренландии и Канады. Теперь и на том участке, где ещё недавно лежало сплошное белое пятно, наносятся результаты метеонаблюдений с обеих наших дрейфующих станций, и синоптикам на Большой земле не надо ломать себе голову над догадками: а что же происходит сейчас в Центральном полярном бассейне?
Исчерпав наше любопытство к метеорологии, Матвейчук закуривает папироску и не торопясь начинает просматривать толстую кипу грузовых квитанций, полётных листков и накладных, которые я извлёк из чемодана, стоящего под койкой. После отъезда Шамонтьева Георгий Иванович назначен заместителем начальника станции, и «дела хозяйственные» теперь в значительной мере лягут на его плечи.
23 ноября
Эти дни я с утра до вечера просиживаю за микроскопом. Разбаш по моей просьбе провёл к столику ещё одну лампочку, к которой я приспособил абажур из станиоля, однако света всё же не хватает, и то и дело приходится отрывать от окуляра слезящиеся от напряжения глаза. Интересно, что произойдёт с составом крови за время дрейфа? Станет ли больше красных и белых кровяных шариков или число их в каждом кубическом миллиметре крови останется неизменным, а может быть, уменьшится?
Правда, эти исследования не всегда вызывают энтузиазм у являющихся на очередной медицинский осмотр.
– Опять колоть будешь? – Курко недовольно косится на иглу Франка, блеснувшую в моих руках, но покорно подставляет палец для укола.
Щелчок – и на кончике пальца выступает яркая капелька крови, которую я осторожно насасываю в тонкую трубочку с расширением на конце – смеситель.
– Из пальца науку высасываешь? – ехидно замечает Константин Митрофанович, обрадованный возможностью отыграться хотя бы на этом.
Поздно вечером, когда уже многие легли спать, раздался сильный треск, словно где-то рядом переломило большущую доску. А потом заскрежетало, заскрипело.
Дежурный всех поднял на ноги и вместе с Трёшниковым ушёл в направлении, откуда неслись незатихающие звуки торошения. По дороге к ним присоединились геофизики. Вспыхнул прожектор, и при свете его в 300 метрах от палатки геофизиков обнаружилась широкая трещина. Отколовшаяся часть поля успела отойти так далеко, что луч прожектора не в силах достать до противоположного берега, скрывшегося во мраке.
Разводье стало быстро покрываться молодым ледком, и он ломается всю ночь с пронзительным скрипом, заставляя нас тревожно прислушиваться.
24 ноября
Спокойная жизнь кончилась всерьёз и надолго. Она кончилась сегодня среди ночи.
Около 11 часов дежурный Алексей Бабенко зашёл к нам.
– Слышали толчки? Что-то они нынче слишком часты.
Яцун приподнялся на кровати.
– Вероятно, опять идут в стороне подвижки… – произнёс он сонным голосом.
– Ладно, спите, если что – разбужу, – ответил Лёша, скрываясь за дверью.
Прошло немного времени после его ухода. Неожиданно домик сильно встряхнуло. Закачались лампочки, зазвенели на полках склянки. Заскрипело, заскрежетало, точно начали расходиться стены. Нас словно сдуло ветром с коек. Первым, не говоря ни слова, вылетел на улицу Саша Ефимов, уже на ходу он всовывал ноги в унты… Но толчок не повторился. Кажется, всё успокоилось. Вдруг тишину разорвали громкие крики. Накинув шубу, я тоже выскочил за дверь. Огляделся вокруг и только тут заметил длинные чёрные пятна, появившиеся на снегу рядом с домиком аэрологов.
Трещина! В 10–15 шагах от дома аэрологов зияет огромная щель во льду. Она уже успела разойтись метров на пятьдесят – семьдесят и медленно ширится, дыша чёрным паром, клубящимся, как над кипящим котлом.
Полундра! Это слово, от которого всё живое поднимается на ноги и все силы и нервы собираются в один комок. Трещина прошла между домиками аэрологов и метеорологов. Лагерь разделён на две части. Оторвавшийся кусок льдины быстро смещается на север. На том берегу мелькают фонари, слышатся тревожные голоса. Курко немедленно передал по радио на землю: «Следите за нами непрерывно» – и выбежал
