Книга День между пятницей и воскресеньем - Ирина Лейк

— Да, я сказал, чтобы он ехал к нам.

— Сказал, что срочно? Он должен его увидеть до того, как он совсем вырубится.

— А он не может… ну, того… совсем… вырубиться?

— Что ты за ссыкуха такая, Вика! Ты сама читала, сколько надо капель. Ничего ему не будет, надо только, чтобы хорошенько развезло.

— А вдруг его парализует?

— Ой, вот это уже не наша забота! Парализует — и отлично, меньше будет хлопот. Бумажку оформим, и все дела. И пусть лежит бревном, срет под себя и не рыпается, старая свинья.

Все это Николай слышал уже обрывками, он пытался встать, но у него не получилось, руки и ноги не слушались, подгибались, как у тряпичной куклы. Он пытался что-то сказать, но язык как будто раздуло, перед глазами стоял сплошной ватный туман, тело не слушалось, а в голове была чудовищная паника — она его отравила! Как он мог не догадаться, как он мог попасться так глупо? В этот момент раздался звонок в дверь. Он то проваливался куда-то в черноту, то потом его как будто вытаскивали на воздух и включали звук.

— Проходите, Геннадий Павлович, проходите. Да вот, дела у нас совсем грустные. Я хотела, чтобы вы сами увидели. Вот такая ситуация.

Что? Геннадий Павлович? Это был один из членов совета директоров, его правая рука, который вместе с ним принимал все основные решения. Зачем она его позвала? Он собрал все силы, попытался подняться или позвать на помощь, но из перекошенного рта вырвалось только мычание и потекла тонкая струйка слюны. Он почувствовал, как кто-то грубо уложил его на диван.

— Господи, боже, какой ужас! Да как же так? Он же был в отпуске, мы так его ждали! Он еще работал онлайн, я совсем недавно с ним говорил, Тамарочка!

— Вот, в отпуске, видимо, и напекло. Я не хотела быть голословной, но вот что нам вчера доставили на медицинском самолете. Медицину катастроф пришлось подключать, Геночка.

— Погоди, Тамар, а мне кажется, он сегодня общался с нашими и с филиалами, как же это может быть?

— Гена, милый, мне тоже казалось! Я тебя и позвала, чтобы ты видел все своими глазами! Окстись! Я не знаю, кто там с вами по телефону или по компьютеру разговаривал с какими филиалами, но Николай Иванович ваш — вот он. Во всей красе. Вика, надо клеенку под папу подстелить, а то обоссытся опять. Вот такая беда у нас, видишь, Гена?

— Это я сегодня говорил с филиалами. И на мейлы отвечал тоже я, — вдруг раздался голос Виктора, и внутри у Николая все как будто оборвалось. Сын! Его родной сын! Как же страшно болела голова. Он все слышал, но не мог пошевелиться, он кричал во весь голос, но получалось только мычать.

— Ты? — изумился Геннадий Павлович. — Виктор, но ты же понимаешь, что это незаконно? Это не шуточки.

— Понимаю, Геннадий Павлович, и очень прошу вас понять меня и простить. Но когда я увидел отца в таком состоянии, я, конечно, страшно испугался за нашу общую компанию, за наше семейное предприятие. И я дерзнул, да, я рискнул попробовать свои силы. Чтобы вы тоже убедились, что я в курсе всех дел и могу… влиться в процесс руководства.

— В каком смысле?

— Ну, в каком смысле, Гена? — картинно вздохнула Тамара. — Ты же сам его видишь. Ты видишь?

— Я вижу, но никак не могу понять, как же так. Как же… Как Николай Иванович мог так резко сдать? Может, нужно вызвать скорую? Может, ему лучше в больницу?

— Да-да, он сейчас туда и поедет. Но я хотела, чтобы ты убедился, что Николай Иванович совершенно не в состоянии управлять компанией, так что теперь управлять ею будет Виктор.

— Как Виктор? Подожди, Тамара, так дела не делаются. Это же не английский престол.

— Ты про что?

— Про то, что должно быть официальное голосование. И за нового председателя совета директоров все должны проголосовать единогласно.

— Ну, вот и прекрасно! Значит, все и проголосуют. У нас же, то есть у Николаши, контрольный пакет, пятьдесят один процент, ну и вы с Женей. Жене тоже можем его начальника показать. Какие вопросы? Лежит, слюни пускает. Все, единогласно.

— У вас нет контрольного пакета.

— Как так?

— Ну, вот так. Николай Иванович не так давно продал кому-то одну акцию. Так что у вас пятьдесят, у меня двадцать пять, у Евгения Олеговича двадцать четыре. И еще одна акция.

— Что за сраная одна акция?

— Сраная, не сраная, а без ее голоса никуда, Тамара.

— Это что это за правила такие? Откуда взялось это «единогласно»? Где это вообще написано?

— В уставе компании.

— Это говно, а не устав! И у кого эта акция?

— Мне кажется, вам сейчас нужно заниматься здоровьем Николая Ивановича. Давайте все-таки позвоним доктору. И я хотел бы получить официальное медицинское заключение.

— У кого акция? У кого эта гребаная акция, можешь мне сказать?

— Могу, конечно. У его друга, Леонида Сергеевича. Ты ведь знакома с Леонидом.

— Вот с-сука! — воскликнула Тамара, и что-то грохнуло.

Николай едва дышал, он старался не упустить ни одного слова, но все глубже и глубже проваливался в темноту.

— А если недееспособность? — вдруг подсказала Вика.

— В каком смысле недееспособность? — переспросил Геннадий Павлович.

— Если признать отца недееспособным?

— Недееспособность — это через суд, это мы не потянем, — прошипела на нее Тамара.

— Я попрошу вас меня извинить, — громко сказал Геннадий, — но мне вся эта картина совсем не нравится. Конечно, вам решать, но я настаиваю на госпитализации Николая Ивановича и полном его обследовании. Я знаю его без малого сорок лет и знаю ресурсы его организма. Он боец. И я верю, что он сможет восстановиться, а мы пока подождем. И назначим и. о. Николай Иванович, дорогой мой, ты меня слышишь?

— Не слышит он ничего! А если мы предоставим справку от психиатра? Тогда можно будет ставить вопрос на голосование?

— Может быть, но все зависит от диагноза.

— Я поняла.

Голоса стали удаляться, но Николай все еще слышал обрывки разговора.

— А можешь пока заблокировать его счета? Или сделать мне на них доверенность?

— Заблокировать могу. А делать доверенность может только сам владелец счетов.

— Гена, Геночка, милый, ну ты же видишь, что с ним. — Тамара так громко всхлипнула, что он на мгновение почти очнулся. — Такое горе, такое горе! Как он сделает доверенность? Он слова сказать не может