ладоши. Тотчас вбежали комнатные девушки, поднесли ароматической соли.
Екатерина подышала из пузырька сильно ароматной смолы, в голове стало холодно. Сделав холод на лице, Императрица вышла в залу. Улыбаясь одними губами, прошествовала к своему столу. За ним не играли — дожидаясь ее.
— Граф Шулленбург, — обратилась Императрица к австрийскому посланнику, — мне импонирует, как вы разбираетесь в солдатской стати… Завтра с утра приглашаю вас посмотреть развод моих кавалергардов, коих полковницей я являюсь… — Говоря так, Императрица все искала глазами графа Панина. Искала напрасно — граф на куртаг не явился…
Графа Панина в тот вечер на темной Васильевской переправе шестеро конных молодцов отбили у кавказского конвоя, зарезав махом четверых горских конвойцев, не давши им и раза махнуть шашками. Кучера просто оглушили.
Опосля к карете тяжело подошел человек с тростью, спросил глухо:
— Чьего ума дело с девицей Трубецкой?
— Катькино, — мигом соврал граф Панин. Ему страшно жало в тот миг понизу брюха. Сказавши имя Императрицы, граф почувствовал, как сквозь бархатные колеты потекла на атласные чулки вонькая горячая моча.
— Врешь, — придушенно молвил человек с тростью, — здесь твой замах, твой удар, по-твоему выверен… Посему — помни меня… с утра до ночи, да с ночи до утра, да каждый день…
Сказавши так, человек шагнул в сторону, ударил тростью правую пристяжную шестерика. Та всхрапнула и поднялась на дыбки. Шестерка, бешено кривуляя, понесла повдоль Невки.
Потерев вонючие руки о камзол, граф Панин вспомнил имя человека с тростью. Это был отставной ныне палач Горемякин, что начал точить топор о шеи государевых преступников с четырнадцати лет, при Его Императорском Величестве Петре Алексеевиче… дай ему Боже, вечного упокоения!
Глава 33
По первости дела следовало, как сказал князь, — провести разведку камня. Его уже пробовали толкать с места толстыми лагами, тянуть лошадьми, да толку с того было — шиш казанский.
Вот тут-то Гуря и отличился. Баальник в том помог — подсказал, как лазить по совершенно гладким стволам дерев. На щиколотки Гуре привязали петлей грубую веревку, прежде обкинув ею ствол высоченной сосны, крона которой покачивалась в трех саженях от земли. Шесть человек друг другу на плечи встанут, а все равно той кроны не достать. Вот Гуря и полез наверх с помощью обрывка вервия. На руках подтянется, потом ноги подтянет. Веревкой заклинит ноги на стволе — и снова подтянется. Веревка, она зацепу на смолистом стволе завсегда найдет и человека тем зацепом выдержит. Опять Гуря на руках подтянется, опять ноги с петлей подожмет.
Правда, лез наверх медленно, долго отдыхал. Солдатам наскучило глядеть на древолаза, они пошли похлебку хлебать. Возле сосны остались лишь ученый посланник да господин Гербергов. Тому, Гербергову, приходилось теперь слушаться каждого движения руки, даже пальца Полоччио — он иноземцу уже десять тысяч ефимок проиграл. Считай, свой дом в Петербурге — со дворней и мебелью.
Гуря наконец добрался до веток сосны, пристроился там в вышине и достал бумагу с карандашом.
— Что видишь? — крикнул снизу Полоччио.
Гуря отмахнулся от вопроса — не продышался еще от тяжелой работы. Руки дрожали, ноги — будто в железы взяты.
Сверху, как и предсказал Баальник, весь пригорок с озерным заливом просматривался — будто чертежный плант. Осталось только срисовать. Гуря примерился и стал рисовать и гору, с которой стекала в озеро речка, что посередине пути делилась на два рукава. Правый-то рукав и перегораживал огромный валун, так речка пробила русло и соединилась с левым своим рукавом.
То, что на земле по руслу реки не виделось из-за травяной заросли, Гуря сверху приметил разом. А приметил он то, что от того места, где валун перекрывал правый рукав речушки, прямо в скальном грунте не водой — руками — был пробит до левого рукава прямой и ровный канал, по которому сейчас весело бежала вода.
Гуря добросовестно срисовал и этот канал, стараясь, чтобы он выглядел рукотворно.
С севера дунул ветерок, сосну качнуло, у Гури заиграло в брюхе, и отчаянно потянуло сблевать. Он потянулся к сучьям, стал перебираться на другую сторону древа, чтобы, если опростать брюхо, так не на иноземного благодетеля, орущего снизу, прямо под Гурей.
А когда переполз на другую сторону сосны, глянул вниз, то и перехотел тошнить. Шагов на сорок выше в гору, по левому рукаву речки, явно была видна сверху, прямо в русле левого рукава, тоже руками сотворенная круглая ямина. Два человека лягут поперек, ту яму и перемерят.
Гуря перенес на бумагу яму, хотел было приноровиться слезать, как снова дунул ветер. Голову иудею закачало, но черные глазенки подметили, что скрывала теперь полегшая под порывом ветра трава. Оказалось, что от той, им обнаруженной ямы тоже пробит каналец — от левого рукава на правый рукав реки. Что он пробит именно в том направлении, а не наоборот, говорил сам за себя скат горы, по нему каналец и шел вниз, почти к самому валуну. Ай да на! А целый день проклятый камень катали в противоположную сторону. Куда он издревле не сподобен был катиться! Доброе открытие! И денег стоит! Гуря еще раз провел черными угольками глаз, прометил на земле камешки, чтобы, значит, обсказать и даже показать… за золото… путь камня. Обдирая брюхо о кору сосны, чтобы подобраться до удобных к спуску ветвей, иудей вдруг подумал, что очень уж давно тут трудились человеческие руки, что сверху примечалось особенно. Каналец, пустой, без воды, почти доверху занесло песком, камнем, его прятала от глаз густая поросль жестких трав… А раз люди для чего-то так рьяно трудились, значит — то дело стоящее. Многих золотых монет стоящее…
Гуря спрятал подалее, в нутряной карман азяма, и бумагу, и свинцовый карандаш, стал думать. Зачем-то ведь били люди каналы, соединяющие оба рукава речки. И зачем-то надо было выбить в камне почти саженной ширины круглый прудик в левом рукаве потока. Зачем?
— Закончил? — орал снизу Гуре господин Полоччио. — Быстро слезай! Вдвое увеличиваю награду!
Вдвое — значит, два золотых дублона даст иноземец. Разве открытие Гури стоит такой мелочи? Ведь валун не просто так валялся на склоне горы, уходящей своим подолом прямо в озерный залив… Вот нашлись бы силы — перекатить бы тот валун чутка вверх, в то рукотворное озерко. В него, это уже ясно видел Гуря, валун ляжет точно. Ведь он фактически круглый, саморобный, его только чутка тронули жара да холод, вода да ветер. А значит, валун работает как затвор на водяной мельнице, добавляя
