Книга Обломов - Иван Александрович Гончаров

Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 124

– Не ест он этого, Агафья Матвеевна: ухи терпеть не может, даже стерляжьей не ест; баранины тоже в рот не берет.

– Языка можно в колбасной взять! – вдруг, как будто по вдохновению, сказала она, – тут близко.

– Это хорошо, это можно; да велите зелени какой-нибудь, бобов свежих…

«Бобы восемь гривен фунт!» – пошевелилось у ней в горле, но на язык не сошло.

– Хорошо, я сделаю… – сказала она, решившись заменить бобы капустой.

– Сыру швейцарского велите фунт взять! – командовал он, не зная о средствах Агафьи Матвеевны, – и больше ничего! Я извинюсь, скажу, что не ждали… Да если б можно бульон какой-нибудь.

Она было ушла.

– А вина? – вдруг вспомнил он.

Она отвечала новым взглядом ужаса.

– Надо послать за лафитом, – хладнокровно заключил он.

VI

Через два часа пришел Штольц.

– Что с тобой? Как ты переменился, обрюзг, бледен! Ты здоров? – спросил Штольц.

– Плохо здоровье, Андрей, – говорил Обломов, обнимая его, – левая нога что-то все немеет.

– Как у тебя здесь гадко! – сказал, оглядываясь, Штольц, – что это ты не бросишь этого халата? Смотри, весь в заплатах!

– Привычка, Андрей; жаль расстаться.

– А одеяло, а занавески… – начал Штольц, – тоже привычка? Жаль переменить эти тряпки? Помилуй, неужели ты можешь спать на этой постели? Да что с тобой?

Штольц пристально посмотрел на Обломова, потом опять на занавески, на постель.

– Ничего, – говорил смущенный Обломов, – ты знаешь, я всегда был не очень рачителен о своей комнате… Давай лучше обедать. Эй, Захар! Накрывай скорей на стол. Ну, что ты, надолго ли? Откуда?

– Узнай, что я и откуда? – спросил Штольц, – до тебя ведь здесь не доходят вести из живого мира?

Обломов с любопытством смотрел на него и дожидался, что он скажет.

– Что Ольга? – спросил он.

– А, не забыл! Я думал, что ты забудешь, – сказал Штольц.

– Нет, Андрей, разве ее можно забыть? Это значит забыть, что я когда-то жил, был в раю… А теперь вот!.. – Он вздохнул. – Но где же она?

– В своей деревне, хозяйничает.

– С теткой? – спросил Обломов.

– И с мужем.

– Она замужем? – вдруг, вытаращив глаза, произнес Обломов.

– Чего ж ты испугался? Не воспоминания ли. – тихо, почти нежно прибавил Штольц.

– Ах, нет, Бог с тобой! – оправдывался Обломов, приходя в себя. – Я не испугался, но удивился; не знаю, почему это поразило меня. Давно ли? Счастлива ли? скажи, ради Бога. Я чувствую, что ты снял с меня большую тяжесть! Хотя ты уверял меня, что она простила, но знаешь… я не был покоен! Все грызло меня что-то… Милый Андрей, как я благодарен тебе!

Он радовался так от души, так подпрыгивал на своем диване, так шевелился, что Штольц любовался им и был даже тронут.

– Какой ты добрый, Илья! – сказал он. – Сердце твое стоило ее! Я ей все перескажу.

– Нет, нет, не говори! – перебил Обломов. – Она сочтет меня бесчувственным, что я с радостью услыхал о ее замужестве.

– А радость разве не чувство, и притом еще без эгоизма? Ты радуешься только ее счастью.

– Правда, правда! – перебил Обломов. – Бог знает, что я мелю… Кто ж, кто этот счастливец? Я и не спрошу.

– Кто? – повторил Штольц. – Какой ты недогадливый, Илья!

Обломов вдруг остановил на своем друге неподвижный взгляд: черты его окоченели на минуту, и румянец сбежал с лица.

– Не… ты ли? – вдруг спросил он.

– Опять испугался! Чего же? – засмеявшись, сказал Штольц.

– Не шути, Андрей, скажи правду! – с волнением говорил Обломов.

– Ей-богу, не шучу. Другой год я женат на Ольге.

Мало-помалу испуг пропадал в лице Обломова, уступая место мирной задумчивости, он еще не поднимал глаз, но задумчивость его через минуту была уж полна тихой и глубокой радости, и когда он медленно взглянул на Штольца, во взгляде его уж было умиление и слезы.

– Милый Андрей! – произнес Обломов, обнимая его. – Милая Ольга… Сергеевна! – прибавил потом, сдержав восторг. – Вас благословил сам Бог! Боже мой! как я счастлив! Скажи же ей…

– Скажу, что другого Обломова не знаю! – перебил его глубоко тронутый Штольц.

– Нет, скажи, напомни, что я встретился ей затем, чтоб вывести ее на путь, и что я благословляю эту встречу, благословляю ее и на новом пути! Что, если б другой… – с ужасом прибавил он, – а теперь, – весело заключил он, – я не краснею своей роли, не каюсь; с души тяжесть спала; там ясно, и я счастлив. Боже! благодарю тебя!

Он опять чуть не прыгал на диване от волнения: то прослезится, то засмеется.

– Захар, шампанского к обеду! – закричал он, забыв, что у него не было ни гроша.

– Все скажу Ольге, все! – говорил Штольц. – Недаром она забыть не может тебя. Нет, ты стоил ее: у тебя сердце, как колодец, глубоко!

Голова Захара выставилась из передней.

– Пожалуйте сюда! – говорил он, мигая барину.

– Что там? – с нетерпением спросил он. – Поди вон!

– Денег пожалуйте! – шептал Захар.

Обломов вдруг замолчал.

– Ну, не нужно! – шепнул он в дверь. – Скажи, что забыл, не успел! Поди!.. Нет, поди сюда! – громко сказал он. – Знаешь ли новость, Захар? Поздравь: Андрей Иваныч женился!

– Ах, батюшка! Привел Бог дожить до этакой радости! Поздравляем, батюшка, Андрей Иваныч; дай Бог вам несчетные годы жить, деток наживать. Ах, Господи, вот радости!

Захар кланялся, улыбался, сипел, хрипел. Штольц вынул ассигнацию и подал ему.

– На, вот тебе, да купи себе сюртук, – сказал он, – посмотри, ты точно нищий.

– На ком, батюшка? – спросил Захар, ловя руки Штольца.

– На Ольге Сергевне – помнишь? – сказал Обломов.

– На Ильинской барышне! Господи! Какая славная барышня! Поделом бранили меня тогда Илья Ильич, старого пса! Грешен, виноват: все на вас сворачивал. Я тогда и людям Ильинским рассказал, а не Никита! Точно, что клевета вышла. Ах ты, Господи, ах Боже мой!.. – твердил он, уходя в переднюю.

– Ольга зовет тебя в деревню к себе гостить; любовь твоя простыла, неопасно: ревновать не станешь. Поедем.

Обломов вздохнул.

– Нет, Андрей, – сказал он, – не любви и не ревности я боюсь, а все-таки к вам не поеду.

– Чего ж ты боишься?

– Боюсь зависти: ваше счастье будет для меня зеркалом, где я все буду видеть свою горькую и убитую жизнь; а ведь уж я жить иначе не стану, не могу.

– Полно, милый Илья! Нехотя станешь жить, как живут около тебя. Будешь считать, хозяйничать, читать, слушать музыку. Как у ней теперь выработался голос! Помнишь Casta diva?

Обломов замахал рукой, чтоб он не напоминал.

– Едем же! – настаивал Штольц. – Это ее воля; она не отстанет. Я устану, а она нет. Это такой огонь, такая жизнь, что даже подчас достается мне. Опять забродит у тебя в душе прошлое. Вспомнишь парк, сирень и будешь пошевеливаться…

– Нет, Андрей, нет, не поминай, не шевели, ради Бога! – серьезно перебил его Обломов. – Мне больно от этого, а не отрадно. Воспоминания – или величайшая поэзия, когда они – воспоминания о живом счастье, или – жгучая боль, когда они касаются засохших ран… Поговорим о другом. Да, я не поблагодарил тебя за твои хлопоты о моих делах, о деревне. Друг мой! Я не могу, не в силах; ищи благодарности в своем собственном сердце, в своем счастье – в Ольге… Сергевне, а я… я… не могу! Прости, что сам я до сих пор не избавил тебя от хлопот. Но вот скоро весна, я непременно отправлюсь в Обломовку…

– А знаешь, что делается в Обломовке? Ты не узнаешь ее! – сказал Штольц. – Я не писал к тебе, потому что ты не отвечаешь на письма. Мост построен, дом прошлым летом возведен под крышу. Только уж об убранстве внутри ты хлопочи сам, по своему вкусу – за это не берусь. Хозяйничает новый управляющий, мой человек. Ты видел в ведомости расходы…

Обломов молчал.

– Ты не читал их? – спросил Штольц, глядя на него. – Где они?

– Постой, я после обеда сыщу; надо Захара спросить…

– Ах, Илья, Илья! Не то смеяться, не то плакать.

– После обеда сыщем.

Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 124