подводные камни; враги лают, как псы, похитители окружают, как морские разбойники; приходит старость, как зима; настоит смерть, как кораблекрушение. Видишь бурю – правь искуснее, смотри, как плывешь, не затопи ладьи своей, нагрузив ее или богатством, приобретаемым неправдою, или бременем страстей».[898]
Богатство, почести, привилегии и все земные преимущества св. Василий представлял, таким образом, тенями, паутинной тканью – словом, низводил их в ряд чисто эфемерных явлений. Очень понятно поэтому, что ему казались смешными и недостойными благоразумного человека гоньба за этими тенями и поставление в этом задачи всей жизни. Что же взамен всего этого считал важным св. Василий? Для него важно было одно – добродетель, которая имеет постоянное бытие и которая пойдет вместе с душой и в жизнь загробную. Для человека верующего она и должна быть дороже всего: «Весьма благовременно, – говорит он, – взывает Павел: есть снискание велие благочестие (1 Тим. 6:6). Что же касается до так называемых благ земных, то гоньба за ними доставляет только одни муки и разочарования. Поэтому ими пользоваться нужно настолько, насколько это нужно для удовлетворения необходимых потребностей, довольствоваться только именно этим удовлетворением: есть снискание велие благочестие с довольством, потому что всего богатее довольство, жизнь без излишеств, упокоение беззаботное, богатство, не вовлекающее в сети, нужда, дающая и послабу, тяжесть без скорби, содержание нескудное, наслаждение не посрамляющее. Приучающие себя к довольству избегают волнений богатства, ибо богатый всего боится – боится дней, как времени судопроизводств, боится вечеров, как удобных ворам, боится ночей, как мучений от забот, боится утреннего времени, как доступа к нему льстецов, боится не только времени, но и места. Есть снискание велие благочестие с довольством. Оно не заканчивается вместе с настоящей жизнью. Это стяжание бессмертное; с растратой богатства оно не утрачивается. Богатство остается здесь, золото расхищается, серебро идет в раздел, поместья продаются, слава забывается, владычество прекращается, страх угасает. С позорищем жизни разрушается и убранство. Итак, что же? Имеюще пищу и одежду, сими довольныи будем (1 Тим. 6:8). Бегаю излишнего, как бесполезного, и ищу необходимого, как не подлежащего осуждению. Богач предстает там нагим. Если имеет добродетели, и там он богат. А если обнажен от них, то – вечный нищий».[899]
Таковы были убеждения св. Василия Великого и взгляд его на все внешние блага. Между тем в жизни своих пасомых он должен был встретить много противоречий этим своим убеждениям. Вместо довольства малым и необходимым здесь он должен был, с одной стороны, встречать пресыщение, страсть к пьянству, непомерную роскошь богачей и т. п.; а с другой – видеть даже недостаток необходимого, бедность, нищету самую поразительную при полнейшем равнодушии к этой нищете со стороны богатых. Воспитанник пустыни, строгий аскет, привыкший направлять свою деятельность по своим убеждениям, св. Василий не мог не отзываться словом своим на такие явления, столь несходные с его возвышенным взглядом на земную жизнь человека.
«Бегаю излишнего, как бесполезного, и ищу необходимого, как не подлежащего осуждению» – таков принцип нашего проповедника. А в пастве его слышится другой отголосок. Там заботятся не об умеренности, а именно об излишестве, отыскивая все возможные случаи к пирам и весельям: «Поелику предвозвещен нам пятидневный пост, то сегодня погрузимся в пьянство»,[900] – рассуждают пасомые.
Пьянство было, конечно, одним из самых распространенных и повальных пороков кесарийского общества, потому что св. Василий очень часто нападает на этот порок и каждый раз разит его самыми едкими сарказмами, вроде, например, следующих: «Никто не пьянел с воды, ни у кого не болела голова, обременившись водою; никто, привыкши пить воду, не имел нужды в чужих ногах; ни у кого не отнимались ноги, не переставали действовать руки оттого, что напитаны водою».[901] «Если вино преступает пределы, будешь завтра ходить с больной головою, страдая зевотою и головокружением, издавая из себя запах перегнившего вина; тебе будет казаться, что все ходит кругом, что все колеблется. Упоение наводит сон, который есть брат смерти, и самое бодрствование в упоении делается похожим на сновидение».[902] «Если завтра придешь, издавая из себя запах вина, и притом перегнившего, то ужели пьянство твое вменю тебе в пост? Рассуждай не о том, что недавно не вливал ты в себя вина, но о том, что не очистился еще от него. Куда причислю тебя? К упивающимся или к постникам? Предшествовавшее пьянствование присвояет тебя себе, а настоящее неядение свидетельствует о посте. Пьянство оспаривает тебя, как своего невольника, и по праву не отступается от тебя, представляя ясные доказательства твоего рабства, именно запах вина, оставшийся в тебе, как в бочке».[903] По своему искусству к наглядным изображениям и по своему практическому направлению, св. Василий никогда не преследует порок как отвлеченное понятие, а всегда поражает его именно в его безобразных конкретных проявлениях. Нападая на пьянство, он изображает действия вина в человеке пьяном. Некоторые отдельные штрихи этих рисунков мы уже представили. Но в одном из Слов его мы находим даже целый портрет упившегося человека. Такой художественный и живой портрет, каков этот, может нарисовать только художник, и притом с натуры. «Глаза у них [пьяниц] синие, поверхность тела бледная, дыхание трудное, язык нетвердый, произношение не явственное, ноги слабые, как у детей. Отделение излишеств производится само собою, вытекая, как из мертвого. Они жалки среди своих наслаждений... и как корабли, застигнутые бурей, сбрасывают лишний груз, так и для упившихся необходимо облегчение от обременяющего их. Жалок одержимый бесом, а упившийся, хотя терпит тоже, недостоин сожаления, потому что борется с произвольным накликанным бесом».[904] А вот описание действий упившегося: «Самых близких не узнают упившиеся, а к чужим нередко бегут, как к знакомым. Часто прыгают через тень, как через ручей или ров. А слух у них наполнен звуками и шумом, как среди волнующегося моря. Им представляется, что земля подымается вверх и горы идут кругом. Они иногда смеются неумолчно, а иногда беспокоятся и плачут безутешно; то дерзки и неустрашимы, то боязливы и робки. У них сон тяжелый, почти непробудный, удушающий, близкий к действительной смерти, а бодрствование бесчувственнее самого сна, потому что жизнь их есть сновидение; у кого нет одежды, кому нечего есть на завтрашний день, те в упоении царствуют, предводительствуют войсками, строят города, делят деньги. Такими мечтаниями, такими обольщениями наполняет сердца их кипящее в них вино».[905]
Подобные изображения, представляющие пьяницу в жалком, а отчасти и комичном виде, делались святым отцом, конечно, с целью возбудить отвращение к пьянству. Из этого же побуждения проистекают даже по местам насмешки над
