вызвали большое возмущение в разнообразных кругах. А неосторожная фраза Макарова при даче объяснений в Думе об этом событии (он сказал, между прочим: "Так было — так будет") была подхвачена как своего рода крылатое слово, характеризующее косность правительственной власти.
В повышенных тонах прошло в Думе и обсуждение пятого бюджета. Маклаков обрушился с резкой критикой на всю деятельность Щегловнтова по управлению Министерством юстиции, и вся Дума, за исключением правых, рукоплескала оратору. А. Гучков развернул яркую картину злоупотреблений в военном ведомстве, и его разоблачения вызвали дуэль между ним и Мясоедовым. Толки о непригодности военного министра Сухомлинова и больших непорядках в артиллерийском ведомстве широко обращались в обществе, а Гучков говорил с трибуны Думы: "В течение пяти лет мы старались внутренними средствами (т. е. в комиссии) подвинуть ведомство на быструю работу и теперь обращаемся с криком отчаяния и говорим, что без резкого и властного вмешательства Думы, без вашего негодующего протеста зло никогда не будет устранено".
В мае третья Государственная дума закончила свое существование. За пять лет своей работы она пережила значительную эволюцию. Поддаваясь на рост оппозиционного настроения в стране, Дума полевела. Но это полевение касалось только ее политических настроений. Напротив того, в области социальных вопросов большинство третьей Думы, избранной по закону 3 июня 1907 г., неподвижно стояло на своей противодемократической позиции, и подвинуть это большинство на сколько-нибудь решительные меры, направленные на удовлетворение интересов широких народных масс, не было никакой надежды. Это приводило к результатам в высшей степени вредным и опасным для будущего. Народная масса утратила доверие и сочувствие к Думе. Она признала Думу исключительно "господским" делом и прониклась к ней полным равнодушием как к учреждению, от которого нечего ждать облегчения своей жизненной доли. И насколько это было вредно и опасно — в этом пришлось удостовериться в 1917 г., когда вызванное политическим кризисом народное движение пошло мимо Думы и Дума не смогла конкурировать с влиянием большевистских демагогов.
В ноябре 1912 г. состоялись выборы в IV Думу. По своему партийному составу четвертая Дума очень мало отличалась от третьей. Только едва заметно усилилось правое крыло. Но господствующее в новой Думе настроение сразу же показало крен налево.
Избранный в председатели Думы октябрист Родзянко в своей речи прямо и определенно заявил себя убежденным сторонником представительного строя, основанного на строго конституционных началах. Укрепление этого строя он признал главной задачей народного представительства и прибавил, что русский народ ждет устранения недопустимого произвола.
Эта речь произвела внушительное впечатление и вызвала неодобрительные замечания в официозной печати.
При обсуждении бюджета этот крен налево сказался очень явственно. Дума приняла формулы неодобрения двум министрам — внутренних дел (Н.А. Маклаков), народного просвещения (Кассо). И это особенно знаменательно — большинство за принятие этих формул составилось без участия крайнего левого крыла, которое имело свои более резкие формулы. Но и формулы, принятые умеренными группами с октябристами во главе, отличались такой решительностью в критике правительственных действий, до которой никогда не доходило большинство третьей Думы. Так формула октябристов по адресу Мин-ва внутренних дел, принятая 164 голосами против 47, выражала порицание министерству за уклонение от внесения в законодательные учреждения назревших реформ, чем создается препятствие водворению в стране правового порядка и убивается чувство уважения к законности, и за разъединение русских граждан неодинаковым применением закона по отношению к отдельным национальностям.
Это проникновение оппозиционного духа в среду умеренных элементов общества составляло наиболее характерную черту общественной жизни накануне мировой войны. Не было, таким образом, неожиданностью, что в четвертой Думе постепенно образовался так называемый прогрессивный блок, т. е. соглашение между центром и умеренными группами левого и правого крыла на известной платформе неотложнейших прогрессивных реформ. Это было естественное завершение того постепенного полевения умеренных общественных кругов, которое началось еще в период третьей Думы, и, усиливаясь с каждым годом, достигло в четвертой Думе определенно оформленного результата. Уже осенью 1913 г. можно было отметить ряд симптомов в этом направлении. В сентябре 1913 г. в Киеве происходило открытие памятника Столыпину. К этому моменту был приурочен ряд съездов, как, например, съезд городских деятелей и всероссийский сельскохозяйственный съезд. На этих съездах были представлены как раз именно умеренные общественные круги, а не радикальная интеллигенция. А между тем там происходили сцены, которые могли напомнить драматические моменты съездов 1904–1905 гг.
На съезде городских деятелей участвовали исключительно гласные городских дум. Программа съезда была посвящена финансовому положению городов, и сначала доклады и прения вращались в кругу вопросов, касавшихся интересов владельцев городских недвижимостей. Но по мере хода съезда вся ярче стало выдвигаться оппозиционно-политическое настроение. При восторженных рукоплесканиях принята была общая резолюция съезда, в которой говорилось, что "основное препятствие к подъему благосостояния городов состоит в тяжелом застое законодательного творчества, в глубоком расстройстве управления и в ненормальном отношении власти к органам самоуправления". Резолюция заключалась указанием на то, что "уклонение от начал манифеста 17-го октября грозит стране тяжкими потрясениями и гибельными последствиями".
А.И. Гучков в заключительной речи развил вложенные в резолюцию мысли в таких энергичных выражениях, что представитель полиции объявил предостережение. Тогда Гучков напомнил о началах манифеста 17 октября, и представитель полиции закрыл съезд, не дав оратору закончить речи.
Явно оппозиционный характер носил и съезд сельскохозяйственный. Здесь раздавалась резкая критика бюрократии и были заявлены требования уравнения крестьян с другими сословиями, реформы избирательного права в земстве, введения всесословной волости.
Эти киевские съезды невольно переносили наблюдателя в ту атмосферу, которая предшествовала политическому кризису 1905 г.
Такие симптомы в среде умеренной части общества должны были открыть глаза носителям власти на то, что "антракт" приходит к концу и что от более радикально настроенных элементов населения можно ожидать еще более бурного возбуждения. Ради успокоения пора было приняться за смелые и серьезные реформы.
Но власть предпочитала руководствоваться афоризмом "Сначала успокоение, а затем реформы", или, иначе говоря, — "сначала выздоровление, а потом лекарство".
Вместо составления плана неотложных мероприятий, вместо вступления на путь обдуманного и решительного государственного творчества власть, по старой привычке, гипнотизировала сама себя уверенностью в том, что все недовольство просто-напросто выдумано либеральными смутьянами, и все придет в норму.
И это зажимание рта делалось в высшей степени неловко, бестактно и не к месту, как будто с сознательной целью еще сильнее раздуть общественное раздражение.
Зачем было в 1911 г. запрещать ряду вполне лояльных обществ устройство чествования пятидесятилетия крестьянской реформы? Что тут было крамольного? Или зачем было в 1913 г. устраивать неприличный полицейский скандал на торжественном чествовании юбилея "Русских ведомостей"? Чествование было организовано грандиозно, соответственно тому исключительному значению, которое имела эта газета в общественной жизни России в
