Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 124
Капюшон прикрывал ее лицо, Я лишь мельком успел различить блеск спрятавшихся в тени глаз и короткие пряди русых волос…
— Куда?! — поразился Тучакка, когда я сорвался с места.
Толпа сомкнулась вокруг актеров, словно темная, мутная вода. Увлекла, сразу же стерла следы. Когда я бросился следом — было снова поздно. Казалось бы не так сложно даже в толпе найти актеров, нагруженных костюмами и декорациями. Но когда вокруг полно других актеров в костюмах, когда декорации и реквизит выстроены в замысловатые лабиринты, когда людей поблизости море и каждый спешит в свою сторону, то…
В общем, через несколько минут, запыхавшись, я вернулся к сцене и обратился к женщине в старинном, расшитом золотом платье, которая читала какие-то листки под качающимся фонарем, пока рабочие готовили новые декорации.
Женщина, как мне показалось, напряглась и обернулась без особой охоты. Густо подведенные черным глаза смотрели неприязненно и встревожено. Взгляд их наткнулся на значок на моей куртке и мгновенно, словно уколовшись, затаился среди наклеенный искусственных ресниц, как затравленный зверек в траве.
— Играли, — снова отворачиваясь, подтвердила она. — Только ушли уже. Как закончили, так сразу ушли. Теперь наша очередь…
Листочки в ее пальцах дрогнули. Посыпалась невесомая пудра, оседая на потертой золотой вышивке костюма.
— Не знаю, — резко отозвалась актриса, бесцельно скользя взором по исписанным страничкам. Пальцы заметно сминали уголки бумаги.
— Говорили, что они местные. В городе все актеры знают друг друга…
— И никто здесь их не знает. И незачем вам выспрашивать, господин. Здесь у каждого свое дело, — сердито произнесла женщина, повернулась и поспешила отойти к группке своих товарищей, разговаривающих возле кулис.
Я озадаченно смотрел ей вслед. Да что я такого спросил?
Актеры, к которым присоединилась дама в вышитом платье, один за другим принялись исподтишка бросать на меня оценивающие взгляды, колкие, как мелкие шипы. Неопасно, но раздражает. А вот если сунуться с новыми вопросами — и оцарапаться можно.
А что там говорила девушка еще в самом начале представления? Что-то про Разноцветный театр с окраины
Другие дороги, другие дни…
Полынья за ночь покрылась слоем льда и пришлось разбивать его краем ведра, ругаясь про себя, что вновь забыла ледокол, в который раз уже, дура старая. В наказание стой теперь на ноющих коленках, колоти ледяную корку, не жди помощи… Лед наконец раскрошился, уступил. Ведро с тяжким плеском нырнуло в темную, ледяную воду, наполнилось, булькая, неохотно пошло вверх, когда железный крюк на веревке потянул дужку. Но мочальная веревка опасно затрещала, и пришлось вновь самой нагибаться, вылавливать жгучее от холода железо, тащить полное ведро к себе, надеясь не потерять крюк, иначе муж озлится, как кобель, и до самой смерти будет поминать утонувший крюк, как фамильное сокровище…
Спина отозвалась на усилие привычной, ноющей болью. Женщина упрямо выволокла ведро, поставила его подальше от края и лишь тогда разогнулась со вздохом, растирая поясницу. Второе ведро ухмылялось пустой беззубой пастью. Захотелось поддать его ногой, чтобы оно навсегда сгинуло в темной ледяной воде, но она знала, что не сделает этого, и лишь обреченно отвернулась. Ничего, вот сейчас боль пройдет и можно жить дальше…
Бледная, полупрозрачная, словно слюдяная Птичья звезда растворялась в светлеющих небесах. Звезду женщина любила больше, потому что та почти всегда встречала ее по утрам, когда ленивое солнце еще нежилось в облачной постели. И вечером она провожала ее, приветливо подмигивая мерцающим глазом. А на солнце днем смотреть некогда…
Ну что ж, передохнули, пора браться за работу. Спина взвыла протестующе, но женщина привычно проигнорировала вопль, взгромождая на плечи коромысло и подцепляя оба ведра на крючки. Теперь можно идти. И она пошла потихоньку, с хрустом уминая подошвами, подшитыми кожей, сухой рассыпчатый снег.
Зимой работы поменьше, чем в иные сезоны, но большинство селян без дела не сидели, подымаясь чуть свет. Хозяйство, живность требовали присмотра в любую пору, да и к лету надо бы подготовиться заранее, чтобы не кусать потом пятки вдогонку…
Снега ночью не падал, и, расчищенная с вечера умницами старшими ребятишками, дорожка отливала голубизной. Хорошо хоть об этом нет нужды беспокоиться… Подросли последыши, и скотину им теперь доверить можно, и дом. С тех пор, как выросли первенцы и покинули родной очаг, никто и не ждал пополнения в семействе, аи гляди, как вышло, еще пятеро, один другого крепче да лучше, и совсем запоздавший шестой…
— Ты видала? — сумрачно осведомился муж, едва она появилась на пороге. — С утра уже явились жаловаться на твоего сопляка…
— Опять натворил чего? — с усталым вздохом спросила женщина.
— Как обычно, — отозвался муж, втыкая нож в чурбачок и любуясь вырезанной из дерева загогулиной. — Хотел поймать паршивца, да он за поленницу шмыг — и сидит там… Ребята пытались его вытащить, да куда уж… Вот ведь нелюдь, — добавил он угрюмо. — И откуда такой?
— Оттуда же, откуда и все остальные, — ответила женщина неохотно.
— Если бы не был он ликом — вылитый я, голову бы дал на отсечение, что чужой это пацан, не мой, согрешила ты, женщина неведомо с кем, — спокойно, даже почти улыбаясь, хмыкнул муж. — Сроду среди наших не было таких… Вот такие были, — он притянул к себе светловолосую головенку сидевшего рядом на корточках мальчугана, бесцельно строгающего тупым ножиком щепку. — А этот, словно порченый…
Женщина промолчала, только повела утомленно плечом, собирая высохшие за ночь на очаге тряпки. Мужу не понравилось ее молчание. Он грузно поднялся, отряхнул с колен щепки и, не глядя на жену, спокойно произнес:
— Решай, что с ним делать сама. Твой волчонок. Если еще хоть раз придут соседи, я прибью его… Вот этими руками… — Он продемонстрировал мозолистые лапы, размером с хорошую лопату. — Люди не осудят меня.
— Он и твой сын… — сердито сказала женщина. — Твоя кровь.
— Не моя это кровь, — осерчав, свирепо огрызнулся муж. — Драконья. Люди верно говорят. Чужак он. Навлечет на нас беду. От него несет ядом…
Женщина в сердцах бросила тряпки на стол. Пока она шла к дверям, ведущим на задний двор, раздражение закипало в ней, мешаясь с усталостью, бессилием и тоской. День за днем повторяется одно и то же. Так и впрямь не может продолжаться дальше. Не стоит обманывать себя пустыми надеждами, малыш никогда не станет таким, как остальные. Надо, наконец, решиться…
Задний двор занесло снегом, и домочадцы протоптали здесь лишь несколько необходимых дорожек. Одна из них, самая широкая, вела к крытой дерюгой, запасной поленнице. Там дежурил светловолосый парнишка, близнец оставшегося в доме. Подождав, пока мать приблизится, он степенно кивнул на щель между забором и ровно уложенными дровами и, дождавшись ее рассеянной улыбки, побежал к дому. Женщина проводила его задумчивым взглядом. Для своих десяти он, и его брат были поразительно рассудительны и молчаливы. Все ее семейство, все девять сыновей и одна дочь были как на подбор неговорливы, но уверенная и степенная молчаливость братьев разительно отличалась от отстраненного, почти потустороннего молчания самого младшего. Кажется, только одна мать и знала, что малыш в одиночестве щебечет, словно птица, заливается переливчатым смехом, как ручеек… И хорошо, что никто не знает. И без того странностей у меньшого хватает, а если бы отец услыхал, как он разговаривает сам с собой!.. Женщина тряхнула головой. Недавнее ее раздражение схлынуло, сменившись щемящей нежностью, и словно почуяв перемену, из-за поленницы выбрался чумазый, худенький, светлоголовый мальчуган лет шести. Старая доха, перешедшая ему по наследству от одного из братьев, болталась на тщедушном тельце, как балахон на огородном пугалище. Прозрачные серые глаза-плошки глянули вопросительно. Бледная тонкопалая ручонка, словно птичья лапка, высунулась из широкого рукава и протянула что-то матери:
Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 124
