Хэнс сидел под разбитым выстрелом окном, стараясь поймать на мушку ускользающие цели, которые находились в пределах досягаемости, но были плохо видны. Услышав, что Мария заряжает другое ружье, он хотел было возразить, но увидев, как ловко она засунула в ствол шомпол и положила порох на полку, сдержался.
– Извини меня за это, Мария, – печально произнес Хэнс. – Извини за все.
Мария молча сжала его руку и приложила к плечу приклад.
Стук деревянной ноги Израэля нарушил ровный ритм часов. Женевьева радостно бросилась навстречу сыну.
– Добро пожаловать домой, – проговорила она, беря его за руку. – Я уже решила, что университет совсем поглотил тебя.
Израэль улыбнулся и позволил матери помочь себе пройти в гостиную. Женевьева упрямо ухаживала за ним, несмотря на то, что он уже свободно передвигался на своей деревянной ноге и даже ездил верхом. Весь Лексингтон восхищенно шушукался, когда Израэль смог танцевать на празднике чистки кукурузы с жизнерадостной сестрой Брайди Фаррел.
– Рурк! Ребекка! – позвала мать. – Посмотрите, кто пришел к нам на воскресный обед!
Они долго сидели за столом в спокойной тишине летнего дня, окутанные умиротворяющей обстановкой семейной близости, и, улыбаясь, разговаривали о ферме, о карьере Израэля, который преподавал в университете теологию, о недавнем светском успехе Сары в качестве хозяйки официального приема, миссис Натаниэль Кэддик.
Разговор незаметно перешел на Хэнса, которого, как они думали, уже навсегда потеряли. После долгих лет разлуки и неведения домой вернулся совершенно другой человек, с отпечатком зрелости и понимания на лице, проделавший, судя по всему, огромную внутреннюю работу и вышедший из нее обновленным. В сыне исчезла былая дикость и необузданность, и теперь он счастливо и спокойно жил с Айви в своем красивом доме на Хай-стрит.
Женевьева тоже чувствовала себя счастливой, почти… Она научилась принимать изувеченность Израэля и молчаливость Ребекки, которая превратилась в отшельницу, замкнувшись в себе и проводя все время над Библией и номерами «Домашнего миссионера». У Сары тоже были странности. Например, ее приводила в неописуемый восторг возможность владения несколькими рабами. Тем не менее, она по-прежнему оставалась любящей дочкой, близкой родителям, стоявшим теперь гораздо ниже ее на социальной лестнице.
Единственное, чего так и не смогла принять Женевьева – это разрыва между Люком и Рурком, который мрачной тенью висел над семьей Эдеров. Сколько она ни умоляла, ни уговаривала, ни убеждала Рурка помириться с сыном, пытаясь играть на его самых нежных чувствах и рассказывая о внуках, которых он упорно не желал признавать, постоянно натыкалась на холодную стену ненависти и предубеждения.
Рурк словно ничего не слышал. Его совершенно не волновало, что Бен подстрелил свою первую в жизни индейку, что Хэтти в пять лет уже научилась читать, что Дилан тяжело заболел крупом…
И все же Женевьева не переставала надеяться на то, что ей, в конце концов, удастся объединить всю семью.
Неожиданный стук копыт по дорожке встревожил Эдеров. Обычно по воскресеньям на ферме было тихо: работники на выходной уходили по домам, оставались только члены семьи.
Ребекка раздвинула занавески и испуганно вскрикнула.
– Индеец, папа! – выдохнула она, глядя на всех широко открытыми глазами, готовая вот-вот забиться в истерике, которая всегда начиналась у нее при виде индейцев.
Рурк с проклятием схватился за ружье, но Женевьева сразу узнала всадника.
– Подожди, Рурк, – резко приказала она. – Это Гедеон Паркер.
– Тем более, ему здесь нечего делать.
Женевьева бросилась открывать дверь.
– Он никогда бы не приехал без необходимости.
Рурк позволил жене выйти на крыльцо, но по-прежнему держал наготове ружье.
Гедеон ловко соскочил с коня. Он был красив, уверен в себе, а его лицо представляло собой спокойную, непроницаемую маску.
Ребекка жалобно завыла, но Израэль с отвращением резко приказал сестре замолчать и вышел вслед за матерью.
Гедеон не проявил страха, заметив в руках Рурка ружье. Он кивнул сначала Женевьеве, потом Рурку и просто сказал:
– Вы нужны Люку.
В глазах Рурка засверкали искры гнева.
– Люк не нуждается во мне с тех самых пор, как женился на шони, тем самым опозорив семью.
– На него напали Харперы, мистер Эдер!
Рурк глубоко вздохнул. Репутация Харперов в Лексингтоне была ужасной. Еще много лет назад, в Лэнсез-Медоу, они слыли дикой, совершенно необузданной семьей.
И все же… Рурк задумчиво взглянул на Женевьеву, не зная, на что решиться. Тем временем Израэль деловито захромал вниз по ступенькам, уже вооруженный и готовый к поездке. Женевьева с вызовом посмотрела на мужа, который по-прежнему колебался.
За него все решила Ребекка. Сначала неуверенно, потом все смелее она направилась к Гедеону и тронула юношу за рукав, улыбнувшись дрожащей, но приветливой улыбкой. Это казалось тем удивительнее, что с тех пор, как Ребекка вернулась из индейского плена, она не подпустила близко к себе ни одного чужого человека.
Затем девушка со слезами на глазах повернулась к Рурку и сказала:
– Поезжай с ним, папа. Я слишком долго думала только о себе.
Услышав эти слова, Рурк бегом бросился запрягать коня.
На прощание Женевьева с грустью поцеловала мужа.
– О Боже, Дженни, – растроганно произнес он, потеревшись щекой о ее волосы. – Кажется, я был самым большим дураком на свете.
Она кивнула, сияя от счастья:
– Но я все равно люблю тебя, Рурк Эдер.
Услышав выстрелы, Люк недовольно нахмурился, решив, что стреляют Бен и Гедеон, которым он еще не разрешал выходить на охоту, тем более, так близко от дома.
Люк сердито отложил в сторону пилу и рубанок и вскочил на коня, но неожиданно заметил бегущего ему навстречу Бена.
Задыхаясь от волнения, сын кричал:
– Харперы, папа! Они напали на нашу ферму! Нагнувшись Люк подхватил мальчика и посадил перед собой в седло. На смену гневу пришла страшная тревога, ледяной рукой сжав его сердце.
– Что там происходит?
– Дядя Хэнс говорит, что Харперов четверо.
– Хэнс?!
Бен закивал головой:
– Они с тетей Айви приехали к нам на ужин.
Люк почувствовал поднимающееся раздражение, но сейчас было не время давать волю своим эмоциям. А вот Харперы… Он перестал доверять им с тех пор, как Калеб и Спрус попытались увести собаку Бена, и запретил сыновьям даже близко подходить к их неухоженной ферме. Наоми Харпер однажды сама приходила продавать яйца, старательно пряча свежие синяки на лице под широкими полями потрепанной шляпы. Вид этой несчастной женщины только подтвердил слухи о том, что братья относятся к своим женам с тупой, почти звериной, жестокостью. Харперы были глупы, совершенно непредсказуемы и очень опасны.
