Этот ребенок убьет меня. Я умираю.
Ей показалось, что она уплывает. Она видела, как мимо пронеслись мраморные ноги Юлия Цезаря, когда она опустилась в какой-то туннель, где ее ждала лишь жгучая боль.
Пол был холодный и твердый, но Селену будто поглотил черный огонь. Минуты растянулись в часы, а часы — в дни, которые превратились в вечность. Пиндар превратился всего лишь в далекое воспоминание.
Потом она увидела, как к ней бегут ноги. Кажется, божественный Юлий передумал и решил ей помочь. Но это были ноги Пиндара. Она видела его лицо, когда он склонился над ней; лепеча по-детски, он объяснил, что побоялся бежать на остров за Марселлой. Он не хотел оставлять Селену одну. Обливаясь слезами, он пытался поднять ее.
Селена была в ужасе — его не было всего несколько минут.
— Что-то не так, — шептала она.
Он просунул свои сильные руки ей под локти и подтащил ее обратно за статую. И тут Селена с изумлением поняла, что она ползла по полу. Куда? — спрашивала она себя. Она видела, как Пиндар сломал замок каменного сундука и откинул крышку. Охваченная новой волной боли, Селена думала удивительно отстраненно, что он не должен этого делать. Это осквернит храм.
И в этот момент она вспомнила, куда ползла. Она пыталась выбраться из храма, чтобы не осквернить его родами.
«Но почему, собственно? — думала она, корчась от приступа очередной волны. — Это чудо жизни. Боги сами создали его».
Промежутки между схватками, когда Селена могла дышать и думать, становились все короче, пока она, наконец, не опустилась на пол под наплывом боли. Она сама стала болью, потому что она поглотила ее и уносила теперь прочь к темной точке за пределами времени и жизни. Пиндар что-то делал: вытаскивал из сундука пурпурные одежды и золотые пояса.
— Тебе нельзя… — бормотала она.
Он всхлипнул, он чуть не обезумел от страха, но решительно собирался остаться и поддержать ее. Он подсунул ей под голову подушку, вторую — под поясницу. Селена взглянула на выпуклый потолок храма и ощутила теплый, залитый солнцем воздух на бедрах, когда Пиндар поднял ей платье.
Она подумала о рождении Ульрики и попыталась вспомнить, как она тогда себя чувствовала. Это было совсем иначе. Она лежала на большой мягкой кровати. Рани дала ей выпить теплого вина, а помогал ей зороастрийский жрец, который за свою жизнь принял более тысячи детей. Ульрика как будто выскочила из ее чрева в мир.
Да, такова уж и есть Ульрика, думала Селена, отделяясь от своего измученного тела. Где бы она сейчас ни была, борется ли она бок о бок со своим отцом или все еще ищет его, она всегда будет стараться обнять весь мир. Она снова ощутила боль, на этот раз по-другому, более глубокую. Это была ужасающая режущая боль. Потом она почувствовала руку Пиндара на своем лбу, и это прикосновение явилось для нее неожиданным бальзамом.
Я слишком стара, думала она. Ульрика родилась, когда мне было девятнадцать лет, когда я была еще молодой… Мое тело зачерствело, оно сопротивляется насильственному открытию. Я умираю…
— Он останется со мной, — шептала она. — Этот ребенок останется во мне, и я до конца жизни буду носить его.
Она вскрикнула.
Голуби вспорхнули с балок под крышей, затрепыхались под куполом, потом снова сели.
Селена снова вскрикнула.
Нет, все как-то не так. Она чувствовала, а Пиндар видел это. Она сопротивлялась. Он хотел сказать, чтобы она не делала этого. Он пытался успокоить, расслабить ее. Он неловко попытался приказать ей успокоиться, чтобы все произошло само собой, он сказал, что борьба причиняет лишь вред.
Но боль заставляла ее защищаться, и от этого становилось еще хуже. Полная ужаса и страха, Селена понимала, что действительно может убить себя, но ничего не могла поделать, эта боль, эта сводящая с ума боль…
Нежные руки обнимали ее, полные любви слова проникали ей в уши.
— Все хорошо, — сказала она верному дурачку, который обнимал ее и плакал у нее на плече. Пиндар качал ее как дитя, и Селене это показалось самым чудесным на свете. Он знает, что мне нужно. Он знает это лучше, чем знала бы Марселла. Мне нужен кто-нибудь, кто держал бы меня в объятиях и делил бы со мною мою боль, раздробил бы ее на кусочки и забрал бы меня.
И вдруг она увидела свое пламя души. Только однажды появилось оно само по себе, когда она не вызывала его, и теперь оно опять появилось неожиданно и горело так ярко и ясно, как звезда. Счастливая, Селена побежала ему навстречу, обняла его, как Пиндар обнимал ее.
Только тогда заметила она, что это не ее пламя души. Это было другое, более спокойное, более милое пламя. Это было пламя Пиндара, и оно горело светло и чисто, пока Селена держала его.
Селена заплакала, потом засмеялась и воскликнула:
— Оно здесь!
Ее затопила последняя волна боли, а потом из нее бурной рекой вытек весь жидкий огонь.
66
Духи сопровождали ее. Селена ощущала их присутствие в мягком осеннем воздухе. Они собрались здесь, чтобы указать ей путь, чтобы разделить с ней счастье, когда она шагала по Домусу, который пустовал в этот октябрьский вечер.
Строители еще неделю назад закончили свои работы. Теперь чистильщики убирали и мыли здание сверху донизу, придавая ему сияющий глянец. В Домусе пахло растительными маслами и пчелиным воском, свежим салом и травами, мраморные полы сияли как чистая вода, белые потолки еще не закоптились от ламп. Домус Юлии, новый и молодой, стоял, готовый к выполнению своей задачи.
Сопровождаемая Пиндаром, который нес трехмесячного Юлия, Селена вошла в большую ротонду, которая представляла собою центр здания, и, медленно поворачиваясь, принялась рассматривать огромный купол. Ее лицо выражало невероятное изумление, будто она увидела Домус впервые. Они пошли дальше по комнатам: палата для больных с новыми кроватями, запасники, гимнастический зал и библиотека, учебные классы Андреаса. В своих фантазиях Селена видела пациентов и сиделок, врачей и учителей, ощущала силу и жизнь, которые скоро заполнят эти пустые помещения. Она увидела Домус таким, каким видела его в мечтах, с того времени в Персии, с момента ее встречи с доктором Чандрой и его павильоном.
Строительство Домуса Юлии началось еще тогда, в вечерних разговорах с Рани. Она шла сейчас рядом с Селеной, эта умная, достойная любви подруга, дружественная душа из прошлого, которая пришла пожелать Селене счастья.
Пациенты не должны спать и должны быть всегда веселы, неоднократно утверждала Рани.
Больные должны спать, возражала Селена.
Это был один из немногих вопросов, в котором они так никогда и не сошлись, но Селена все же настояла на своем мнении. Над входом в Домус было написано: «Сон — лучшее средство от боли». Напоминание персоналу и посетителям об уважении потребности больного во сне.
Селена не сомневалась, что от посетителей в Домусе Юлии отбоя не будет. Уже несколько месяцев римляне терялись в догадках по поводу здания, появившегося в северной части острова. Приют для больных и страждущих? Не храм, где жрецам нужно было заплатить пару монет, чтобы провести там ночь, а дом, где за больными будут ухаживать как дома. Римляне никогда не слышали о подобном заведении и поэтому не имели о нем никакого представления. Временные маленькие палаты на острове, где выхаживали больных и раненых, пока Домус еще строился, были несравнимы с этой больницей.
