Ознакомительная версия. Доступно 27 страниц из 134
Именины Россини в 1864 году также вызвали серию замечательных событий в Пезаро. Центральным событием среди них должно было стать открытие бронзовой статуи самого знаменитого из всех пезарцев. Она была выполнена и отлита бароном Марокетти по заказу двух директоров римской железной дороги – Гюстава Делеанта из Парижа и маркиза Хосе де Саламанки из Мадрида, подаривших ее городу Пезаро. Поблизости от железнодорожной станции был возведен временный павильон и амфитеатр, чтобы разместить сотни исполнителей и толпу, насчитывающую двадцать тысяч. Дирижировал Анджело Мариани, в хор входило множество знаменитостей, среди которых были библиотекарь Гаэтано Гаспари, музыкант и библиофил, а также Чезаре Бадиали и Николай Иванов. Закрытая статуя возвышалась напротив большого оркестра (в 205 инструменталистов, 255 хористов), когда началась программа с увертюры к «Сороке-воровке». Затем министр Перуцци снял покрывало со статуи Россини, вызвав шумное одобрение толпы. Последовало исполнение гимна, основанного Меркаданте на мелодиях Россини, и увертюры к «Семирамиде». Программа закончилась официальными речами, которые касались не Россини, а того факта, что благородный город Венеция все еще находится в руках австрийцев.
В театре Россини в этот вечер вновь образованное общество «Россиниана» представило второй церемониальный гимн, на этот раз созданный усилиями Джованни Пачини, и «Вильгельма Телля» 6 , встреченного настолько восторженно, что его пришлось повторить в последующие вечера. Снова дирижировал Мариани, в состав исполнителей входили баритон Давид Скуарча и немецкий тенор Георг Штигель (Джорджо Стигелли). Этим вечером улицы Пезаро, включая бывшую виа дель-Дуомо, теперь переименованную в виа Россини, были освещены. Оркестровый концерт давали на главной площади 7 . Позже, в 1864 году, профессор Джулиано Вандзолини из Пезаро опубликовал полный отчет об этих празднествах.
2 сентября 1864 года Россини написал болонскому другу Винченцо Альберти письмо, которое снова продемонстрировало постоянство его недоброжелательного отношения к Болонье: «Мой дорогой Винченцо, я, безусловно, спешу ответить на столь мне дорогое и теплое письмо от 21-го прошлого месяца, в котором ты, словно кистью Сальватора Розы, живописал все подробности церемонии, состоявшейся в тот же день на пьяцца дель-Лицео в мою честь. Я не могу удержаться от улыбки, читая твои размышления по поводу отсутствия биения их сердец и крови в их венах! Если бы они были другими, я не покинул бы Болонью. Laus Deo... Я прочел эпиграф (так хорошо написанный тобой), возвышающийся над входом в лицей, так что теперь я могу похвастаться тем, что воплощен в камне». И, словно подчеркивая свою мысль, он подписал письмо «пезарец Россини».
Немолодой и не слишком здоровый Россини, безусловно, не испытывал желания и не имел намерения возвращаться в Болонью. То, что его желание вернуться во Флоренцию было столь же невелико, доказывает тот факт, что 17 ноября 1864 года его флорентийский поверенный Карло Капеццуоли подписал от его имени документ о продаже его палаццо (и двух примыкающих зданий) Джакомо Сервадио за 250 000 итальянских лир. Эти три здания позже перешли в собственность областной администрации, и здесь разместились государственные ведомства.
14 декабря 1864 года Россини написал Тито Рикорди, чтобы поблагодарить его за двадцать одну фортепьянную партитуру его опер. Рикорди в тот момент занимался публикацией полного собрания сочинений опер Россини. «Издание, которое вы предприняли, – предостерег его в письме Россини, – дает повод (и не без основания) к множеству критических выпадов, потому что в различных операх будут встречаться одинаковые музыкальные фрагменты: деньги, предоставляемые мне за сочинительство, были настолько мизерными, что мне едва хватало времени прочесть так называемую поэзию, которую мне предстояло положить на музыку. У меня на уме было только содержание моих любимых родителей и бедных родственников». Он никогда не предназначал свои оперы для того, чтобы их торжественно увековечивали в собрании сочинений.
Планы этого издания обсуждались, по крайней мере, с 1852 года. 24 февраля этого года в письме Джованни Рикорди из Флоренции Россини обещает: «Я не подведу, предоставлю синьору Стефани все, зависящее от меня, для издания, о котором вы мне рассказали, издания, которое, к сожалению, снова вынесет на свет божий все мои недостатки». 8 июня 1854 года он сказал своему другу, архитектору Дуссо: «Я все еще по-прежнему в ярости из-за публикации, которая представит на глаза публики все мои произведения одновременно; они будут там часто находить одни и те же фрагменты, потому что я считал, что имею право изымать из своих освистанных опер те фрагменты, которые казались мне лучшими, таким образом спасая их от кораблекрушения и помещая в новые произведения, над которыми в тот момент работал. Освистанная опера казалась мне тогда безвозвратно погибшей, но, заметьте, все воскресло».
21 марта 1865 года Макс Мария фон Вебер, чей знаменитый отец посетил Россини почти тридцать девять лет назад, впервые приехал к Россини. В уже цитировавшейся статье Вебер написал: «Я никогда не испытывал смущения, встречая великих мира сего. Однако 21 марта 1865 года, поднимаясь по темной лестнице дома номер 2 по Шоссе-д’Антен, я чувствовал, как билось мое сердце. Как только объявили мое имя, меня сразу же приняли. Пройдя через большой довольно темный вестибюль, я вошел в кабинет маэстро. Он сидел за небольшим столиком, покрытым бумагами, но тотчас же встал мне навстречу, совершенно не похожий на того, каким я его представлял – героем или артистом, – и представил мне свою жену, маленькую, довольно толстую женщину, но веселую и энергичную». Вебер был потрясен мыслью о том, что находившийся перед ним человек очень походил на его отца, каким тот мог стать, если бы дожил до семидесяти трех лет.
«Оберон» больше никогда не будет написан снова, – сказал Россини. – Почему человек начинает понимать великих только тогда, когда становится старым и мудрым, и, что хуже всего, тогда, когда они уже мертвы? Будь он жив, я уверен, что теперь он отнесся бы ко мне благосклонно. В конце концов мы оба были бы стариками!» Россини заметил, что Вебер поступил правильно, умерев молодым: ему же, став стариком, постоянно приходится искать что-либо занимательное, чем бы заняться. Он постоянно что-то сочиняет, потому что не может бросить эту привычку. Но если бы он жил в древности, его утешала бы мысль о том, что его произведения сожгут вместе с ним. Вебер с удовольствием заметил лежащие на столе Россини произведения немецких композиторов, особенно Моцарта и Глюка. «Только старые!» – прокомментировал Россини, добавив, что Вагнер, возможно, и великий гений, но сам он никогда не сможет понять его и сможет оценить его величие только в том случае, если Вагнер продемонстрирует его в какой-то иной, а не музыкальной деятельности.
Вебер вскоре уезжал, и Россини пригласил его пообедать в следующую субботу, когда среди гостей присутствовал и Гюстав Доре. Вебер обратил внимание на то, что Россини и его гости были полностью поглощены превосходным обедом и что Россини флиртовал с несколькими присутствовавшими молодыми женщинами. Затем были исполнены произведения, которые Вебер называет новыми «испанскими романсами» Россини, он счел их восхитительными, но обратил внимание на то, что Россини впадал в раздражение, когда исполнитель несколько отходил или каким-то образом искажал им написанное, – такое отношение напомнило ему о требовательности отца в подобных делах.
Ознакомительная версия. Доступно 27 страниц из 134
