– Может даже случиться так, – добавил кто-то в толпе, – что большинство из них и сами этого не знают.
– Наверняка.
– Больше вы ничего не знаете?
– Мне также говорили, что в деле замешана любовь.
– В самом деле? Это уже интересно.
– Ходят слухи, – добавил Жолли, – что на самом деле за всем этим стоит женщина.
– Причем, полагаю, женщина красивая, – вставил слово престарелый купидон, слывший сердцеедом.
– Еще бы, черт побери! Уверяют, что она молода и прекрасна.
– Как ее зовут?
– Кадишон.
– Крестьянка?
– Нет, торговка.
– Но в Бордо наберется сотня торговок с таким именем.
– Ах, мой дорогой, я говорю только то, что знаю, не более того. Впрочем, если бы мне нужно было узнать, кто организовал это очаровательное похищение, я попросту выбрал бы из них самую красивую и сказал: это она.
– Вполне возможно, что это было бы ошибкой.
– Может быть, но при этом я хотя бы отдал должное красоте.
В 1825 году должное красоте отдавали с превеликим удовольствием. Эти слова произносились по поводу и без повода, но встречали их неизменно благосклонно.
В этот момент Латур посчитал уместным взять слово, чтобы понять, не знает ли этот человек, которого все звали Жолли, чего-то еще.
– Все, что рассказывает сей господин, всего лишь слухи, собранные им по всему городу.
Рассказчик, задетый за живое, ответил:
– Слухи, слухи… что бы вы ни говорили, я говорю только то, что знаю наверняка.
– Ах! Я сказал это вовсе не для того, чтобы вас обидеть. Но вы должны понимать и не сердиться, что к этому событию все проявляют такой интерес. Тот факт, что столь ловкую эскападу осуществили мясники под предводительством какой-то женщины, объяснить очень трудно. Если человек орудует на скотобойне, то его хитрость и ум вызывают большие сомнения.
Этот оскорбительный афоризм, который уже тогда был не нов, обладал тем преимуществом, что вызвал на лицах присутствовавших улыбку.
– В конце концов, – продолжал Жолли, – мне об этом сообщил верный человек.
– Какой еще верный человек? – спросил Латур.
– Полицейский агент, – ответил Жолли, не подозревая, что сразил собеседника в самое сердце.
– Ха! – ответил тот, ничуть не смутившись. – Полиция во Франции вряд ли может похвастаться особой осведомленностью.
Столь непочтительный выпад в сторону институции, которая по тем временам слыла могущественной, таинственной и грозной, привел к тому, что на лицах некоторых буржуа, присутствовавших в толпе, появилась недовольная гримаса.
Некоторые даже сочли необходимым убраться восвояси. Во времена Реставрации многие испытывали страх. И понять их нетрудно – те, кто был постарше, еще не забыли Великую революцию.
Они прекрасно знали, что, объяви их даже подозреваемыми, им это могло бы обойтись очень дорого. И помнили, что доносительство вменялось в качестве первейшего гражданского долга. Эшафот был возведен для всех и хотя в общем случае считалось, что в эпоху Террора в основном пострадали дворяне и священники, впоследствии было доказано, что больше всего жертв этого кровавого режима было среди простолюдинов.
Тогда люди очень боялись, и хотя с тех пор прошло тридцать лет, тревога и беспокойство до конца так и не улеглись, тем более что после прихода в Бордо белого Террора были заведены некоторые порядки Террора красного.
Поэтому толпа пришла в движение. Добропорядочные буржуа удалились, а те, кто остался, умолкли.
И Латур, зайдя слишком далеко, так и не достиг намеченной цели.
«В том, что только что наговорил этот молодой человек, есть доля правды, – подумал он. – Наведавшись на бойню, я буду точно знать, как следует относиться к его словам».
Латур направился по Пуассон-Сале, повернул направо, прошагал пол-улицы, зашел в дом и через пятнадцать минут вышел через низенькую дверь на улицу Труа-Канар, совершенно преобразившись.
Теперь у него, обычно бледного и худосочного, было багровое лицо и пухлые щеки. К тому же за эти четверть часа он самым замечательным образом прибавил в весе.
На нем был праздничный наряд скотобойца. Румянец, покрывавший лицо Латура, и округлость щек придавали ему сходство с теми белокожими, упитанными, пышущими здоровьем людьми, которые приобретают свой цветущий вид в атмосфере целебного мяса, царящей на скотобойнях.
– Теперь не будем медлить ни минуты.
Некоторое время спустя он уже стоял перед дверью этого заведения для убоя скота, которое, как известно, хотя и не было еще выстроено, но уже располагалась там же, где и сейчас – на улице Мю.
Эта улица представляла собой ужасный, длинный, вечно покрытый чем-то липким проход. Движение экипажей и телег на ней было запрещено сразу по нескольким причинам, первая из которых заключалась в том, что она была недостаточно широкой, чтобы по ней проехать. Остальные я перечислять не буду.
Стоявшее на ней заведение было поистине жутким, от него будто исходил какой-то кровавый, мрачный, душный, насыщенный влагой туман, заполнявший окрестности зловонными миазмами. Жители квартала дышали тяжелым, спертым воздухом. Это и была скотобойня.
О скотобойцах, забивавших здесь животных, рассказывали ужасные, но, к большому счастью, напрочь лживые истории. На каждом шагу попадались немыслимых размеров бульдоги, которых хозяева запрягали в небольшие повозки, использовавшиеся для перевозки мяса.
Эти псы, выше и крупнее даже ньюфаундлендов, представляли собой смертельную опасность и время от времени лакомились человечиной, вероятно, чтобы разнообразить удовольствие. Рано или поздно мясникам нужно было запретить держать таких кровожадных зверей.
Придав лицу весьма глупое выражение, Латур врезался в самую гущу рычавших псов, которые, казалось, удивились, что кто-то посмел потревожить их покой, и приблизился к двери с таким видом, словно не решался войти.
Но пока его физиономия простодушно ухмылялась, глаза обшаривали двор бойни, будто пытаясь понять, что там происходит.
– Вполне возможно, что Жолли говорил правду, – прошептал он. – У меня такое ощущение, что в этом Мю никого нет. Все тихо, никто не мычит, не блеет. Что-то не торопятся наши мясники делать свое дело. Ну что ж, подождем.
Томиться ожиданием ему пришлось недолго – некоторое время спустя вернулось несколько скотобойцев. Их лица лучились радостью.
– Эге! – сказал про себя Латур. – Какие веселые люди!
Рабочие бойни Мю, полагая, что они у себя дома, даже не пытались скрывать свои мысли и держать за зубами язык.
– Ха! – воскликнул один из них. – Если она осталась недовольна, сладить с ней будет тяжело.
